Жена Нуриманова умерла давно, во время родов, оставив ему дочь Любу. Так они и жили вдвоем в большой неуютной комнате. Потом Люба закончила десятилетку и уехала в Москву. Шли годы. Несколько раз она собиралась приехать на каникулы (в то время она еще училась в институте), да так и не выбралась. А письма... Разве письма могли заменить дочь? Да и писала она редко. От случая к случаю. А чаще посылала телеграммы - к праздникам...
- Идет, идет! - закричали на перроне.
Народ, толкаясь узлами и чемоданами, ринулся на платформу. Замелькали освещенные квадраты окон вагонов.
- Люба, Любочка!
Нуриманов метнулся к вагону.
- Давай, давай чемоданы!
Николай Ахметович подхватил один чемодан, потом другой, сетку с продуктами. И вот он обнимает свою дочь.
- Ну, как доехала? Хорошо? Здорова? Заждался тебя...
Володя почувствовал, как что-то сжало его сердце. "А я? Зачем здесь я?"
Неожиданно для самого себя он быстро повернулся и побежал вдоль состава.
- До отхода поезда осталось две минуты. Просьба к отъезжающим - занять свои места, - сообщил станционный репродуктор.
А где его место? И есть ли оно вообще...
Володя лбом прижался к поручням вагона.
- Мальчик, а мальчик, садись, останешься!
Володя посмотрел непонимающими глазами на седого благообразного проводника. Ах, да, очевидно, он принял его за сына кого-то из пассажиров.
Еще не сознавая, что делает, Володя поднялся по ступенькам в вагон. Свисток. Лязгнули буфера. Поезд тронулся.
Постояв на площадке, он прошел в вагон, который оказался общим. Проход был забит вещами. Группа матросов азартно играла в домино. Он взобрался на третью полку и пристроился между чьим-то деревянным сундучком с висячим тяжелым замком и огромным фибровым чемоданом.
Было поздно. Вагонный шум затихал. Володя уснул. Проснулся он от того, что кто-то дергал его за ногу.
- Молодой человек, ты чей будешь?
- Ничей.
- Билет у тебя есть?
Володя молчал.
- Заяц, значит. А ну слазь! Давай, давай! Понапускали здесь всяких, а потом удивляются, куда вещи пропадают. Проводник!
Володя кувырком слетел с полки и сразу же попал в объятия рыжего мужчины.
- Ну, ну, торопыга! Постой. Вот до станции доедем - в милицию сдадим.
На первой же остановке его действительно повели в отделение милиции. Вел его проводник, а сзади шла женщина, та самая, которая первая его заметила, и на ходу рассказывала любопытным:
- Поднимаюсь за кошелкой... Батюшки! Он уже возле нее. И хитрый какой: спящим притворяется, носом даже посвистывает. Хорошо, что успела, а то бы поминай как звали. Из молодых, да ранний! И откуда только такие берутся! Воспитывают их, воспитывают, а они только и думают, как бы своровать что-нибудь. В милиции его проучат! Не посмотрят, что малолеток. Там знают...
Но что в милиции "знают", она досказать не успела. Володя вырвал руку и, боком проскочив мимо двух женщин, бросился в здание вокзала.
- Держи! Держи!
Он выскочил в коридор и лицом к лицу столкнулся с франтовато одетым парнем, над губой которого чернела узкая полоска усиков. Тот мгновенно схватил его за плечи и втолкнул в дверь комнаты, которая находилась за его спиной.
- Тише, шкет! Зацапают...
Володя стих. У самых дверей послышался топот ног и громкий разговор.
- Мальчишка здесь не пробегал?
- Нет. А что, стащил что-нибудь?
Когда шаги стали удаляться, парень открыл дверь и сказал:
- Со мной пойдешь.
Так Володя познакомился с вором-рецидивистом Сашкой Силой.
Новый знакомый жил на окраине города в маленьком домике, где снимал комнату у владелицы дома Марьи Гавриловны, которая работала санитаркой в фабричной больнице. Марья Гавриловна часто дежурила, и в эти дни квартирант чувствовал себя здесь полным хозяином.
- Мой младший брат. Приехал погостить, - представил он Володю хозяйке. - Пока поселится со мной. Не возражаете?
Нет, Марья Гавриловна не возражала. Жил один - теперь будут жить двое. Не все ли равно?
Она достала из заваленного всяким старьем чулана раскладушку и передала ее квартиранту.
- Вот. Для брата. Одеяло дать?
- А как же, мамаша. И одеяло, и матрасик... - И, обернувшись к Володе, сказал: - Мамаша - человек, мать родная, а не мамаша. Я у ней заместо сына. В общем, устраивайся, мамаша заботу проявит, а я - в город. Делишки кой-какие...
Пришел Сашка только под вечер. Плотно прикрыл дверь. Оглядел щуплую фигуру подростка, усмехнулся.
- Жирка не набрал... Чего нет, того не имеется. Ну, выкладывай.
- Что? - не понял Володя.
- Что за пазухой: анкетку, биографию, заявление о приеме на работу... Поездушник?
- Не понимаю...
Сашка провел пальцами по тонкой линии усиков, тихо свистнул.
- Э-э! Совсем зеленый! Дерьмо гусиное! - Он был явно разочарован. - По первой? Ну ладно. Так не так, а перетакивать не будешь. Стаж - дело наживное. А теперь храпанем. Завтра поговорим.
Он сбросил пиджак, сдернул сорочку. На его голых мускулистых руках загримасничали вытатуированные женщины с рыбьими хвостами, якоря, сердца, пронзенные стрелами. На предплечье было написано: "Не забуду мать родную".
- Вы моряк?
- Вроде того.
Он подкинул в печь несколько поленьев и, смотря на огонь, задумчиво сказал:
- Хорошо. А в Воркуте сейчас под тридцать. Слыхал про Воркуту? "Воркута, Воркута, южная планета. Двенадцать месяцев - зима, остальное лето".
- Вы к родным туда приезжали?
- А как же, к родичам. У меня вкруг родня, а в особь на севере. И родня, и кореша...
Сашка свалился на постель, натянул на голову одеяло и мгновенно захрапел.
Днем Сашка пропадал. Приходил только вечером или поздно ночью. Иногда к нему приходили гости.
Входя, гости подозрительно оглядывались, здоровались, перебрасывались с хозяином какими-то непонятными словами. Часто спорили, ругались, пили водку, распевали воровские песни. Почти всегда запевалой был Сашка. Пел он любовно, вполголоса, что называется "со слезой".