— О чем думаешь? — Нежный голос, как и ее молочная, белая кожа, проник внутрь меня и изящным движением рассыпался на миллионы приятных до дрожи частиц, заражающих мой разум, как щит от невзгод и недугов.
— Что ты тут делаешь? — Я попытался не поддаваться ее очаровательному взгляду, показывая всю свою поддельную грубость. — Следишь за мной?
— Нет, — она, разочарованная моим ответом лишь на секунду, мгновенно ожила вновь и положила свою гладкую ладонь мне на руку, сладко нашептывая. — Братик устроил меня сюда на лето..
— Точно, — я опустил свои глаза, чтобы она не смогла прочитать мой восторг от ее мимолетного прикосновения, от ее незначительного, самого малого приближения, которое позволило вдохнуть аромат ее тела, такой манящий, сладкий запах, животрепещущий во мне все до последнего атома. — Я-я… Я забыл, что Серый отвечает за это заведение..
— Налить что-нибудь, Ники? Я угощаю. — Я запнулся, и она это заметила, игриво расцветая влюбленной улыбкой. Теперь она знает, что полностью, как и прежде, владеет мной, сколько бы я ни бегал от ее чувств и сколько бы ни гасил их в себе самом.
— Я на таблетках. — Слезая с высокого барного стула, мне удалось безболезненно сменить позу тела на стоящий на ногах вариант.
— Что с тобой случилось? — Она тревожно выбежала из-за барной стойки и, удерживая меня взглядом, крепко вцепилась в мою руку. — Пойдем…
Это милое создание, великолепная девушка, силой своего присутствия рядом со мной, мощью пьянящей до беспамятства отвела меня в пустующий кабинет администрации и, заботливо усадив на диван, села так близко напротив, что я трепетал, приятным экстазом в груди переливаясь от тёплых объятий какого-то неосознанного, никем и никогда до конца, ощущения счастья.
Я рассказал ей все без единой утайки, демонстрируя, благодаря расстегнутым пуговицам на рубашке, свои двухнедельные синяки от приобретенных мной ушибов в области ребер, которые мне без особых усилий продиагностировали в травмпункте врачи. Она прикоснулась к темно-синей поверхности моей кожи и с осуждением матери подняла на меня взгляд. Я видел, как ее светлые серые глаза потускнели, как я расстроил ее тем, что подверг себя опасности, тем, что она могла потерять меня навсегда, сложись события иначе. Не мог я смотреть, как свет и блики ее взора теряются в пространстве времени, оставляя мне лишь пустую темноту, поверх облитую горькими слезами. Я мягко взял ее тонкие пальчики в свою грубую руку и, лаская, словно шелковую, тонкую и чувственную гладь кожи, произнёс что-то не своим собственным голосом.
— Все же в порядке сейчас, так будет и впредь, даже не думай унывать из-за такой мелочи.. — Кто-то поверх истинного меня выворачивал все наизнанку и говорил ей эти слова своим особенным тоном, спокойным, как поверхность замершего озера, и переполненным заботливой теплотой, как самый горячий вулкан.
Наполненные новой надеждой глаза девушки засияли по-прежнему, и она без долгих раздумий потянулась ближе ко мне, к моему пылающему краской лицу. Я покорно выдвинулся к любимой в ответ, в глубине самого себя уже и не пытаясь сопротивляться тому, что проявилось наружу. Мы медленно близились, стараясь понять, что же нам истинно нужно, вглядываясь друг другу в глаза, пока наши губы не встретились и мы окончательно не утонули в объятиях чувств, позабыв обо всем..
Нам представлялось, что сладкий поцелуй длился всего пару минут, поэтому мы с жадностью наслаждались им без передышки, страстно, каждый впиваясь в своего столь желанного партнёра, но на деле наши уста не отпускали друг друга в разы больше этих пролетевших для нас ни с чем несравнимых мгновений.
Странная штука это время или все-таки странные мы… Когда нам больно, часы останавливаются и не дают разогнаться событиям, мучая нас все сильнее, но когда нам хорошо и в разуме властвует счастье, время улетучивается, будто бы ничего этого и не бывало, превращая дни в минуты, а года в один миг, быстро убывающий в прошлое. Лишь он один останется с нами и под ярлыком сожаления отложится на подкорке измятой памяти, когда-то еще свеженьких нас, желающих жить..
— Ник.. — Она уже мягко и бережно наносила какую-то мазь на мои синяки, когда спросила меня. — Ты мог стать кем угодно, у тебя столько возможностей, но ты стал тем, кто не живёт долго, стал тем, кто избегает быть счастливым… Но скажи мне, зачем?
— Если бы мир, а точнее наше общество, не представлялось для меня одним единым слащавым, лицемерным, двузначным лицом глупого подростка с самомнением собственной неповторимости, я бы был кем-то другим. Но, к сожалению, не моему, а к сожалению этого мира, я и подобные мне останемся прежними. — Я поднялся на ноги, сжимая зубы от некомфортного ощущения долго заживающей травмы, но она обхватила мою шею, и мы вновь поцеловались. Пусть уже и не так долго, пусть это тоже было мгновение, но когда она касалась меня, весь тот злосчастный мир, о котором я говорил, уходил прочь, он прятался за непроницаемой занавесью, и мне становилось спокойно внутри.