— Вообще-то нет, — повторил Прутик. Он рассматривал свою ладошку. На мизинце была небольшая ссадина.
— Вот невезуха! — посетовал Враль. — Я тут напал на след шишкоголова — загнал бы его по хорошей цене, говорю тебе, — так знаешь, что случилось? Он угодил прямо в пасть дуба-кровососа и — привет! Даже мокрого места не осталось. Жуткое дело. А теперь мои ребята напали на твой след. И что? Не стоило хлопот, — добавил он, сплевывая на землю.
И тут Прутик понял, что за одежда на Врале-охотнике. Этот темный мех мальчик не мог спутать ни с чем. Сколько раз он гладил такую же пушистую, с прозеленью, гладкую шерстку!
— Толстолап! — Прутик сделал глубокий вдох: кровь бросилась ему в голову. На гадком, противном эльфе была шкура толстолапа!
Враль был меньше его ростом. Намного меньше. Прутик без труда одолел бы его. Но ему пришлось сдержать свое негодование: со всех сторон его на него смотрели горящие желтым огнем глаза голодных волков.
— У меня нет времени точить лясы с тобой целый день, — продолжал Враль, — есть дела и поважнее. Прощай, волчья приманка. Будь я на твоем месте, я бы полечил руку. Не всякий раз тебе повезет, как сейчас. Ну, пошли, ребята.
И, окруженный волками, Враль развернулся и исчез среди деревьев.
Прутик опустился на колени. Он снова оказался в лесу, но на этот раз толстолапа не было с ним. Милого, одинокого толстолапа больше не было на свете, и некому было оберегать его. Вокруг — только охотники да волки, шишкоголовы да туполобы…
— Ну почему? — заплакал он. — Почему так получается? Почему?
— А потому, — послышался чей-то голос, ласковый и нежный.
Прутик поднял глаза и вздрогнул от неожиданности. Существо, говорившее с ним, вовсе не выглядело ласковым и нежным. Тварь эта была ужасна.
— Итак, что привело тебя… ХЛЮП-ХЛЮП. , в наши… ХЛЮП-ХЛЮП — края?
Прутик уставился в землю.
— Я заблудился.
— Заблудился? ХЛЮП-ХЛЮП… Какая чепуха! Ты же здесь! — рассмеялась она.
Прутик, с трудом сглотнув слюну, поднял глаза.
— Так-то лучше… ХЛЮП-ХЛЮП… А теперь рассказывай все по порядку. Мы, балаболы, очень добрые… ХЛЮП-ХЛЮП. Мы всегда готовы выслушать других… — И отвратительная тварь захлопала огромными ушами, напоминавшими крылья летучих мышей.
Янтарный свет клонившегося к закату дня лился сквозь тонкие перепонки ушей, заодно высвечивая сеть мелких кровеносных сосудов. Солнечные блики ложились на жирную физиономию и мерцали на глазных стебельках. Стебельки были длинные, пористые, и тварь вертела ими по все стороны, то сводя, то разводя в стороны, и на кончике каждого из раскачивающихся отростков размещался выпученный зеленый глаз. Прутика затошнило, но он не мог отвести взгляда от чудовища.
— Ну? — произнесла тварь.
— Я… — начал Прутик.
— ХЛЮП-ХЛЮП!
Мальчик содрогнулся. Каждый раз, когда Прутик собирался что-то сказать, тварь высовывала из пасти длинный язык и облизывала один или другой немигающий зеленый глаз, и он тут же забывал, с чего начал. Глазные стебельки вытянулись, приблизившись к его лицу. Шарообразные глаза изучали его лицо с двух сторон.
— Знаешь, что тебе следует сделать, деточка? — наконец произнесла балабола. — Хорошо бы тебе — ХЛЮП-ХЛЮП — выпить чашечку дубояблочного чаю.
Пока они шли к ее дому в меркнущем оранжевом свете, балабола без умолку трещала. Она говорила, говорила и говорила, не замолкая ни на секунду. Привыкнув к ее тихому напевному голосу, Прутик уже не замечал ни огромных ушей, ни глазных стебельков, ни длинного языка, ни хлюпанья.
— Видишь ли, я всегда была не такая, как все, — объяснила она.
Прутик хорошо понимал ее.
— Балаболы всегда выращивали овощи и фрукты. Многие поколения поставляли эти продукты на рынки. И все же я всегда знала… — Она замолчала. — И я сказала себе: ты рождена не для того, чтобы тяпать мотыгой или торговаться на базаре. И это факт.
Они вышли на поляну, освещенную багровым вечерним заревом. Отблески света падали на какой-то круглый металлический предмет. Прутик, прищурясь, стал вглядываться. Под разлапистыми ветками кручиницы стояла маленькая крытая повозка. Балабола пошлепала к ней. Прутик наблюдал, как она сняла с крючка фонарь и повесила его на ветку.
— Пускай посветит нам, пока мы разберемся, что к чему, — усмехнулась она, выкатывая повозку из укрытия.
Прутик стал разглядывать кибитку. На миг ему показалось, что она бесследно исчезла. Прутик помотал головой: она снова предстала перед ним.
— Здорово, правда? — спросила балабола. — Кучу времени потратила, раскрашивая ее.
Прутик кивнул. От колес под деревянной рамой до шкуры, натянутой на обручи, чтобы вещи внутри не промокали, — каждый дюйм повозки был окрашен в различные оттенки зеленовато-коричневого, так что она идеально сливалась с лесом. На несколько секунд Прутик задержал взгляд на надписи: по борту тянулись забавные буковки-кривульки, напоминавшие скукоженные сухие листья.
— Да, это я, — с гордостью произнесла балабола, облизывая глаза. — «Балабола балабольская, знахарь и травник». А теперь давай-ка попьем чайку.
Вскарабкавшись по деревянным ступенькам, она скрылась в кибитке. Прутик видел, как она ставит котелок на плиту и ложкой насыпает в горшочек какие-то оранжевые хлопья.
— Я бы пригласила тебя зайти, — сказала она, оглядывая свое жилище, — но тут такой беспорядок… — Она обвела помещение рукой, показывая, что там творится.
Внутри стояли ряды кувшинчиков и графинчиков, заткнутых пробками, и бутыли с колыхающейся янтарной жидкостью, в которой плавали органы мелких животных. Тут были коробочки с семенами, ящички с листьями и полные до краев мешки, из которых на пол сыпались лесные орехи. Там были щипцы и пинцеты, осколки горного хрусталя, а еще — весы, груды бумаг и свернутая в рулоны кора. На крюках для просушки были развешены пучки трав и букеты цветов, а рядом висели засохшие жуки, слизняки и трупики мелких лесных жителей: лесных крыс, мышек-полевок, тушканчиков. И все это добро тихонько покачивалось, пока балабола заваривала чай.
Прутик терпеливо ждал. На небо вышла луна и тут же спряталась за край черной тучи. Лампа разгоралась все ярче. Рядом с кряжистым пнем Прутик увидел нацарапанное на земле сердце. Поперек рисунка лежала палочка.
— Ну, все готово, дружочек, — объявила балабола, высовываясь из кибитки. В каждой руке она держала по кружке, а под мышкой — какую-то жестянку.
— Угощайся, — сказала она. — Тут сухие семена. А я принесу что-нибудь, чтобы примостить наши зады.
Она сняла с крюков под рамой две деревянные колоды. Прутик сначала не заметил их, так хорошо они были замаскированы. Балабола грузно плюхнулась на сиденье.
— Ну ладно, что это мы все обо мне, да обо мне… — сказала она. — Я часами могу рассказывать про то, как живу в лесу, переезжаю с место на место, нигде не задерживаясь подолгу, как готовлю зелья и снадобья и помогаю, кому могу. Ну, как тебе мой чай?
Прутик сделал глоток.
— Очень вкусно, — признался он.
— Он из кожуры дубояблок, — пояснила хозяйка. — Очень хорош для сердца, для роста ногтей и просто незаменим для… — Она кашлянула, и глаза на отростках выкатились наружу. — Поддержания тонуса, если ты понимаешь, о чем я говорю. И к тому же — это лучшее лекарство от головокружений. — Она наклонилась к Прутику и шепнула ему прямо в ухо: — Я, конечно, не хочу хвастаться, но я лучше всех ориентируюсь в лесу: лучше всех знаю, кто тут живет и что тут растет.
Прутик ничего не ответил. Он думал о толстолапе.
— Я великолепно разбираюсь в целительных свойствах растений, — добавила она со вздохом. — Самой приходилось лечиться. — Балабола отхлебнула чай. Глаза на стебельках оглядели окрестность. Один из них уставился на палочку, лежавшую поперек нарисованного сердечка. — Ну, возьмем, к примеру, эту штуковину. Как ты думаешь, что это такое?