Тот, кто сидел с другой стороны, приблизил лицо к решётке. Из-под капюшона на отца Максимилиана глянули тёмные глаза без единого намёка на искру света.
- Посмотрите на меня, святой отец! Видите, кем я стал?
Крестоносец скинул капюшон. Перед отцом Максимилианом застыло лицо - смуглое, с заострёнными чертами, широкими скулами и выдающимся вперед подбородком, с тёмными провалами глазниц под нависающими бровями. Лоб пересекали четыре борозды, похожие на шрамы от когтей крупного хищника. На решётку легла шестипалая ладонь.
- Так послушайте, через что мне пришлось пройти!
Отец Максимилиан отпрянул к стене.
- Какой бы порок ни осквернил твою душу, боль твоя очистила её...- пролепетал настоятель, желая поскорее выпроводить грешника.
Уголок рта пришельца подрагивал. В глубоко посаженных глазах мелькнуло нетерпение.
- Помните мальчика-сироту, которого вы приютили много лет назад? Как и других сирот. А помните, что было потом? Помните, как во имя Христа вы отправляли нас в ад...
...Тридцать тысяч детей под Вандомом, десять тысяч пришли из Германии. Босые, с непокрытыми головами, на холщовых рубахах нашиты матерчатые кресты. Звонкие голоса юных крестоносцев, распевающих гимны во славу своего Бога, взлетали над пёстрыми флагами с ликом Спасителя. Мы были чисты и бескорыстны в отличие от взрослых рыцарей. Мне было одиннадцать. Стефану, нашему вождю, тринадцать. Кто-то погиб во время перехода через Альпы. Кому-то повезло, им удалось вернуться домой из Марселя. Но я пошёл до конца. Все тяготы походной жизни: голод, жажда, болезни, сотни лиг пешком, и море... Море, которое не расступилось перед нами! Два марсельских купца, Гийом и Гуго, посадили нас на корабли. Семь кораблей, по семьсот человек на каждом, отчалили от французского берега. Два из них затонули вместе со всеми, кто плыл на них. Остальных купцы продали работорговцам в Египте. Я был там, под Дамиеттой, в 1219 году от Рождества Христова! Почти год мы осаждали крепость. Это случилось во время штурма башни, контролировавшей доступ в Нил. Мы стояли лагерем на левом берегу. Усталость, зной, орды сарацинов - это был настоящий ад, но я запер страх на дне сердца, представляя, как рыцари в сияющих доспехах встанут на страже Гроба Господня. И вот, когда суда крестоносцев уже вошли в дельту... Мгновенная вспышка! А потом всё померкло. И явился Он. Во всём ужасном блеске и великолепии, сверкая доспехами и рогатым шлемом, с холодной усмешкой на тёмном прекрасном лике. Это был Он, отец Максимилиан! И Он посвятил меня огненным мечом, укоротив мне левую ногу. Это был Завет через адскую ослепляющую боль, это была моя клятва. А потом... озарение! Опьянённый болью, в ужасном рогатом лике я узнал самого себя! И я принял! Во имя новой судьбы, начертанной Его сильной рукой, во имя нового рождения. Принял его, как сын принимает отца. Как когда-то принял вас, отец Максимилиан. Но вы, мой отец, предали меня...
В голосе звучали боль и угроза.
- Любовь... Сладкая сказка, рассказанная любящими губами. Любовь, одна и та же, но такая разная. Сколько боли, сколько страданий! Мне предназначено было многократно умирать на алтаре чужого вожделения в руках адских бестий. Теперь я страшен и силен, потому что в моем сердце нет любви. И так намного проще. Вся моя любовь к ближним оказалась мартовским снегом, который, растаяв, превратился в мерзкую жижу. Злоба поселилась в сердце, и серой крысой прогрызла его. Слышите, как отвратительно она пищит, высунув окровавленную морду?!
Отец Максимилиан едва сдерживал слёзы:
- Отступник, еретик, противник, оставь дом Божий именем Христа...
- О нет, святой отец, я спрашиваю вас: а если носящий тьму в душе и печать демона на челе, чует, как из-за решётки исповедальни веет смрадом и разложением вместо аромата святости? Если видит войну и бесчинство, порочность, вседозволенность, похоть порочных "благодетелей", если слышит крики и видит слёзы святых "грешников", и желает уничтожить всю эту мерзость? Что же тогда зло, святой отец?! Если, делая шаг вниз, в пустоту, одновременно делаешь шаг вверх...
По щекам священника ползли слёзы. Он видел! Замирая, видел он адское пламя в глазах великого грешника, чей голос гремел внутри черепа раскатами грома.
- ...Я искал вас. Как собака шёл я по вашему следу от Тулузы, откуда вы с другими "псами Господа" во главе с Яцеком Одровонжем двинулись во владения Киевского князя. Это был мой поход. Великий крестовый поход! За детей, которых вы предали. И вот я нашёл вас здесь, в этом монастыре. И, да взойдут семена детей пустоты, первой жертвой станете вы, отец Максимилиан. Но перед тем, как ваша кровь смоет ложь преступлений, я в последний раз спрашиваю: узнаёте ли вы меня? Вы без запинки назвали имена демонов ада, но вспомните ли имя ребёнка, которого когда-то крестили? Теперь моё имя не более чем надгробная надпись. Зато в ней так мало спорного. Так назовите его! Я помилую вас и погибну сам, если вспомните...
Сердце отца Максимилиана защемило.
- ...ну же, вспомни, отец! Ведь ты так любил меня! И я тебя любил...
Священник отчётливо представил холодную ночь, мальчика-язычника у порога храма...
Вспомнил маленького пришельца в лоне святой церкви. Сколько бы молитв не произносили его детские губы, сколько бы часов он не проводил за изучением священных текстов, он так и остался пришельцем. Он вспомнил особое свойство мальчика замечать ложь в неискренних молитвах, чуять обман в речах проповедников, видеть похотливый огонёк в глазах прихожан. Всегда внутри себя, словно искал там что-то, всё больше погружаясь в собственную инаковость.
Светлые шелковистые волосы, нежная кожа и тёмные глаза, из глубин которых взирала тьма. Отец Максимилиан так часто смотрел в них, что однажды там, в их холодной глубине, где обычно его ожидало Божественное откровение, он обнаружил Дьявола. И тогда он отослал его от себя.
- Бог охраняет своих крещёных рабов огненной оболочкой, и демоны, видя праведника, не могут к нему подступиться, ибо сгорят, - бормотал отец Максимилиан, целуя крест, но губы, прижатые к символу веры, предательски дрожали.
- А если крещёный согрешил? - возразил грешник. - Преступил закон и заповедь Божью? Тогда и Божьей защиты он лишается, и ангелы уходят от него, и подступают демоны. Прислушайтесь, отец Максимилиан, вы уже слышите их шёпот? Они уже видят вас, и видят всё, что видите вы. Чувствуете привкус безумия? Отец, скорее, через мгновение мы не узнаем друг друга! Умоляю, скорее!
- Не помню, не помню, - лепетал отец Максимилиан, сползая со скамьи и торопливо открывая дверь исповедальни. - За что, за что, за что...
- За тьму в твоих глазах, - ответило рогатое существо с бездонно-чёрными глазами, вставшее перед ним.
Отец Максимилиан рухнул на пол и на четвереньках пополз к алтарю. Последние метры ему пришлось ползти на животе, потому что внутренности разрывала жестокая боль. Возле аналоя он судорожно схватил крест, и, бормоча молитву, с трудом поднял голову.
Сверху, с закопчённой алтарной перегородки, на него смотрело суровое лицо Спасителя.
- Господи, не покидай меня, защити! Господи, - зашептал он.
Но позади уже слышалась тяжёлая поступь.
На храм словно обрушился смерч, сминая и круша купол. Стены содрогнулись, сбрасывая с подставок богослужебную утварь. Но вместо звука падающих на пол чаш для причастия, подсвечников, зажженных свечей, слышался свист ураганного кружения. Всё поднялось в воздух, в чаше вскипела, расплёскиваясь через край, святая вода.
- Отче наш... - забормотал священник, вращая глазами вслед за дьявольской круговертью.
- О, нет, - ухмыльнулся крестоносец. - Это мой Отец, мой! Князь летающих вещей!
Под куполом храма раздались раскаты громоподобного хохота.
Отец Максимилиан пополз к выходу. Но внезапно сильнейший порыв воздуха потушил все до единой свечи, водрузив в храме многозначительное молчание.