Асир оставил Лин в тревоге и тоске, сейчас же она была почти в ярости — и причина тому вышагивала с ней рядом. От Саада тянуло растерянностью, а, зная его невыносимую манеру общения, несложно было представить, что он мог в таком состоянии наговорить. Тем более что между этими двумя и так, кажется, была давняя неприязнь. И даже Сардар ничему не помешал бы.
От владык заметно потянуло удивлением и раздражением, если бы не присутствие Хранителя, наверняка опять посыпались бы вопросы, а может, и упреки. Но общую мысль выразил Акиль:
— Ты так настаивал на отсутствии анх, и что же мы внезапно видим?
В нем не было неприязни, только удивление и увлеченный интерес человека, который только что сделал неожиданное, но очень приятное открытие. И добавил он уже о том, что интересовало его самого:
— Но что-то подсказывает мне — перед нами не совсем обычная анха. Неужели госпожа Линтариена…
— Госпожа Линтариена и профессор Саад, там профессор, а здесь ученый и придворный лекарь, — сказал Асир, потому что молчать и дальше не было смысла. Но углубляться и объяснять не пришлось, потому что за него продолжил Хранитель:
— Двое пришедших могут уйти, пока не закрылся путь. Пока есть время выбирать и принимать свой выбор там, где останется каждый. Но оба пришедших живут по законам нашего мира. А единственный священный закон Имхары — воля владыки. Тебе, владыка, тоже пришло время выбирать.
Каждое слово Хранителя, произнесенное бесстрастно и медленно, падало тяжело и веско, как капли долгожданного дождя на иссохшую под солнцем землю. И впитывалось так же — жадно, в сердце, в голову, в самую суть. Оседало глубинным пониманием: все, что происходит здесь, необратимо и важно. Будто прямо сейчас в трущобах Им-Рока вершится судьба всей Ишвасы. А ведь так оно и будет, если подумать о прорыве между мирами и о том, чем могла закончиться вся эта история, если бы владыки не собрались. Или собрались позже, чем было необходимо. Или вообще не узнали о разрыве — и так и не поняли бы, почему миру пришел конец.
И в этой истории, которую, возможно, однажды потомки будут изучать по древним свиткам на занятиях с каким-нибудь мастером — знатоком вроде Джанаха, удивительным образом перемешались судьбы семерых владык, одного бродяги-кродаха, прошедшего через пустыню, невыносимого, но, кажется, гениального клибы, и анхи, которая долго не желала быть анхой и только что ею стала.
Асир прикрыл глаза, чувствуя, что вопреки многолетним тренировкам, с трудом справляется с эмоциями. Они захлестывали его едва ли не с головой, как вырвавшиеся из заточения подземные воды. И чего там было больше — необъяснимого восторга от причастности к чему-то настолько значимому, или растерянности, он и сам бы не разобрался. Воля владыки — его личное право выбора или насмешка судьбы?
Асир глубоко вдохнул, открывая глаза. Он так много не успел ей сказать, но она всегда знала самое важное — он хотел дать ей выбор. И тогда, и сейчас. Это единственное, что имело значение, независимо от обстоятельств. У каждого должно быть право выбирать. И жить с последствиями этого выбора, какими бы они ни были. Ему тоже придется. Как и ей.
— Я хочу, чтобы каждый из вас двоих, — медленно сказал Асир, глядя на Саада, — решил сейчас сам — вернуться домой, в мир, где вас кто-то все еще ждет, или остаться здесь навсегда. Принимая этот мир как свой. Воля владыки.
Саад слушал его, не отводя взгляда, смотрел внимательно и цепко. На его некрасивом, но живом и подвижном лице ясно проступало понимание и — неожиданно — что-то, похожее на благодарность. Он посмотрел в сторону разрыва с нескрываемой неприязнью и низко склонил голову:
— Я клянусь своей жизнью и далекими камнями своего мира принять вашу волю как волю моего единственного владыки, и этот мир как свой единственный дом. Я давно выбрал, владыка Асир. Остаться здесь.
Асир кивнул и все-таки перевел взгляд на Лин. Чего он точно не ждал от этой поездки в трущобы — внезапных решений и, возможно, таких же внезапных прощаний. Она скучала по своему миру, по людям, оставшимся там, по Каюму. А Ишваса… Он не спросил. Не успел спросить, стала ли Имхара хоть немного ближе. И стала бы Лин скучать по ней так же — оттуда.
Можно думать, что на самом деле она ответила и на этот вопрос: ведь здесь тоже прошел кусок ее жизни, и вряд ли она с легкой душой забыла бы всё и всех. Но Асир слишком хорошо помнил ее неприятие собственной сути — тогда, в самом начале. И не успел убедиться точно, насколько перемены в ней вынуждены, принимает ли их сама Лин. Она сказала, что тревожится и хочет поговорить об этом… А теперь времени на разговоры не осталось. А может, и ничего уже не осталось. В глаза бросилась не то насмешкой, не то упреком — белая полоска халасана. Там ей не придется прятаться от кродахов за древними символами. Там есть другие способы, если она захочет снова все изменить. В Лин тоже бушевали эмоции, Асир вдыхал яркие, будоражащие запахи, среди которых не было ни одного обнадеживающего. Горечь, обида, даже злость. На что она обижается, почему злится? Асир запомнил урок — запах выдает лишь чувства, но не причину этих чувств, не то, что стоит за ними на самом деле.