Особенно взволновала Егора горячая, страстная речь Богомягкова; слушая его, Егор думал: а ведь верно, вся война еще впереди. Народ не потерпит власти белых, он восстанет, и мы придем к нему на помощь. Егор уважал своего учителя и тут же на митинге решил про себя, что пойдет за Богомягковым хоть на край света.
После митинга был прощальный парад. Все войска, что скопились здесь, в Урульге, прошли мимо трибуны сдвоенными рядами. Впереди спешенной казачьей колонны, где вместе с другими шагал и Егор, шел мадьярский батальон. Мадьяры, в серых русских шинелях и фуражках защитного цвета, четко отбивали шаг, над слитными рядами их грозно колыхались штыки, развевалось на ветру алое знамя.
Егору не раз приходилось видеть, как эти вот люди храбро сражались против белых на Даурском фронте. Они и теперь не унывают, шагают бодро, уверенно, а на митинге заявили, что они также перезимуют в тайге, а весной, вместе с восставшим русским народом, вновь пойдут воевать за революцию…
Размышления Егора прервали захрустевшие по гальке шаги, он оглянулся и, в наступившей темноте угадав подходившего к нему Тихона Бугаева, спросил:
— Ты чего?
— Тебя разыскиваю, видел, что ты на Ингоду отправился. Пойдем, я там каши наварил рисовой с маслом, накормил всех моих начальников и тебе полную манерку оставил.
— Ладно, ты садись-ка вот да скажи насчет отступа-то, пойдешь в тайгу?..
— Пойду, я же тебе еще вчера сказал, что от Балябина не отстану. Вот вагон подадут ночью, и грузиться будем с мадьярами в одном поезде. Нас уж целая артель набралась, все главные начальники наши да комиссары.
— Кто да кто?
— Ну, Фрол Емельянович с братом своим Семеном, адъютант его Иван Швецов, Лазо с женой, Богомягков, Киргизов, еще четверо командиров, ну и я, — стало быть, всего-то двенадцать человек.
— Меня возьмете с собой?
— А чего же не взять-то, возьмем. А как с конем-то ты?
— Отправлю его домой, к матери, с посельщиками. А уж вам-то я пригожусь там: и дров буду заготовлять на артель, и охотничать, мясо добывать. А там, гляди, и грамоте еще подучусь вечерами, Георгий Петрович ведь не откажется учить нас, верно?
— Верно. Ну пойдем, а то каша-то остывает.
— Сейчас, — кивнул головой Егор, — ты иди потихоньку, я догоню тебя…
Тихон ушел, уже не стало слышно его шагов, а Егор все сидел на том же месте, смотрел на Ингоду, на правый берег ее, темнеющий зарослями тальника и черемухи, на сонные громады заингодинских сопок.
…Тишина. Ингода бесшумно катит свои воды, на зеркальной глади ее, отражаясь, мерцают звезды. Сладкие воспоминания детства и юности, прошедшей на этой реке, нахлынули на Егора горячим туманом…
…Со стороны села доносится грустный напев, одинокий, тоскующий голос заводит:
Новые голоса вплетаются в песню, и вот уже целый хор их тянет печальный, за душу хватающий напев:
Захрустев галькой, Егор сошел с берега к реке, нагнувшись, зачерпнул полную пригоршню воды, выпил ее, затем умылся и, распрямившись, снял фуражку.
— Пора уходить, — проговорил он со вздохом, — Прощай, матушка-Ингода! До свиданья!