— Сы-ыру ей……… надоть! — сказал солдат. — Они, такие, сы-ыр любют…
Передохнул, оглядел Зойку тусклыми, тяжёлыми глазами и облизнул сухие синие губы:
— Какая… зеле-еная!..
— Во какой у меня браток — ирой! — покрутил головой лесник, пощурился и благодушно осклабился на Зойку. — А вы, барышни, не серчайте… мы вам ничего, чего не след, не… дозволяем. А выпимши… это так. А то мы благородно… Лошадки, говорю, заморены… хлеб возют, убирают… народ притомился, спит непокрыто сном… Я деликатно могу сказать… как у меня в дому барышни…
— Ну, хорошо, хорошо, — сказал Карасёв. — Ну, хоть бабу пошли, ведь не обижу.
— Эн чего, не оби-ижу! — сказал солдат, потирая поясницу. — А можешь ты обидеть?! Не оби-ижу!..
Мотавшийся на лавке конторщик — он всё раскуривал папироску — вдруг вскинулся и взмахнул руками:
— Не имеют права… в душу его!..
Он было поднялся, но баба ухватила его и посадила.
— Счумел, чумовой… Что с ими сделаешь, — сказала она оторопело. — Вы их, господин, не слушайте.
— Не таким морду набивал… — удушливо выговорил солдат, растирая поясницу. — Что не воюет?! — крикнул он, перекосив лицо. — Почему такой с девками… дознать про его надоть! Какие данныи?! ты кто такой, по каким заводам? Счас дознаю…
— Глотку-то придержи! — крикнул вне себя Карасёв, задрожав щеками.
— Я отечеству заслужил… имею полное право всякого дознавать! Законы такие есть, которые… всех казнить!
Лесник, вдумчиво слушавший, ударил по столу пятернёй и сказал строго:
— Он правильно, по закону. Тревожить его не дозволю… в моём дому. Потому, он ирой… и всё может, по всем законам. Ему хрест даден! А обижать… нет, не можешь, — продолжал он угрюмо и поглядел к Карасёву из-под сбившихся на глаза волос. — Покуль я тут, — пристукнул он кулаком, — ни бабу мою, ни деток… Обижали, будя! — тряхнулся он и выкатил кровяные глаза. — У меня за господами попропадало! Попили моей крови…..! Судиться только не желаю, канителиться… были б им рестанские роты!
— Я его… роздознаю… — устало выговорил солдат, положил кулаки и привалился.
В избе затихло. Было слышно, как хрипло дышал солдат да тарахтело тягой в самоварной трубе. Шарахало с поля ветром, а лес порывами словно набегал к окошкам и угрожал — шу-у-у…
— Чего больного человека тревожишь! — понизив голос, строго сказал лесник. — Видишь, мается всё… схватит и отпустит. Тихо-мирно без тебя было. Сидели по-хорошему… Давеча самовар к боку приставляли… Барышне вот желательно заночевать, могу дозволить… а бабу не погоню… куда она нам с дожжу! Хочешь, на сеновал ступайте… для разговору… Дохтор говорил в гошпитале… говорит, в кадку его надоть сажать, почти греть…
— Пятёрку сулят, живо бы обернулась… — попросилась баба.
— Дура… Какие ноньче деньги пятёрка!
Конторщик поймал папироской спичку, пососал, втянув щёки, выпустил клуб дыма, подавился и выговорил тонко-тонко:
— Нонче курц… очень хороший!
— Знает, почём цыплята! — мигнул лесник, взял кусочек красного сахару, положил аккуратно на край стола и подвинул пальцем. — За эту-то сволоту, господи… рупь! — всплеснул он руками, с удивлением, вглядываясь в кусочек. — А?!! Хрунье!.. — рванул он рубаху, — чего плачено, знаешь?! Краснота-то!! В твой, может, карман побегли… Красит рака горя!..
— Сколько же тебе надо? — спросил Карасёв сквозь зубы и взглянул на часы. — Час целый канителимся!
— Сколька?.. А вот… прикину.
Лесник выкатил из-под налитых век пьяно косящие глаза в кровяных жилках и хитро уставился на Карасёва. С минуту смотрели они друг на друга, не уступая взглядом.
— Долго же прикидываешь, — сказал Карасёв, чувствуя, как начинает рябить в глазах.
— Сколька-а… — повторил лесник, криво ухмыляясь. — А… полторы красных!
— Гони.
— Дал!! — недоуменно сказал лесник и оглядел избу.
— Дал, гони… — повторил Карасёв с задорцем.
— Чего такой, постой! — крикнул солдат, встряхнувшись и размахивая рукой, словно хотел сказать. — Как так, полторы красных?! Погоди, никак нельзя… стой! Пьяного обманывает! Чего, полторы красных? Четвертной, никак не меньше… Сдурел, чёрт… — крикнул он леснику и задохнулся, даже посинело его лицо. — Четвертной…
— А ведь верно, што четвертной… никак не меньше, — сказал лесник виновато, покачав пальцем. — Правда, што… четвертной. Погода.
— Сотню с его гнать надоть… говорил! — хрипнул солдат, и лицо его колыхнулось, как студень. — Выкуси вот!
Карасёв решил дать и четвертной, но не сразу: ещё, пожалуй, накинут, если сразу. Он удивлённо повёл глазами и сказал твёрдо:
— Нет, брат… дудки! Не видать вам моего четвертного! Сам пойду лучше, а не позволю…
— Хха! — ощериваясь, сказал солдат. — Взяло.
Конторщик приложил к глазам кулаки и пригляделся, будто в бинокль.
— Не дам! — повторил Карасёв, быстро шагая по избе и чуя на себе оживившиеся глаза солдата. — Это уж разбой называется!
— Дайте же! — настойчивым шёпотом сказала Зойка.
— Да это же… возмутительно! — крикнул Карасёв, показывая глазами.
Но она не видела или не хотела видеть. Она согрелась и не могла и представить, как можно опять тащиться по этой грязи.
— Разбо-ой… — осклабясь, покрутил головой лесник. — Чего скажет… Это у тебя… разбой-то! Какой раздулся… С её за полсапожки-то кто дует, а?! Раз-бо-ой! Разя мы тебя силой? Чего тебе добежать, какой дюжий! Денежки целей будут.
— Всё чтобы крепостные…….! — крикнул солдат с надрыву.
— Вот и вали лесом, три версты выгадаешь… — сказал лесник, тяжело поднялся, пошёл, пошатываясь, к печке, вынул из печурки гребень и расчесал голову. — Не пужайтесь, барышни, я ничего… Духом добегешь, болотцем только обойти… Дипломат-то у тебя какой знатный, — ливнем не продерёт.
— Мчите, господин… на Гарище! — крикнул конторщик, кривя рот и щурясь, чтобы казаться хитрым.
Он всё прикладывал кулаки и всматривался в Карасёва, но на него не обращали внимания.
— Четвертной — деньги тоже не малые… — продолжал лесник, старательно расчёсываясь и стряхивая гребень. — Да не тревожьтесь, барышни… я вам ничего… Рублишками небось не гнушался, таскал в мошну, набивал! А то четвертной! Я вон чтой-то и не помню, каки таки четвертные…
— А с патретами… хха! — сказал солдат. — Зелёная краска…
— Каковы! — крикнул Карасёв Зойке.
— Всякие есть! — сказал лесник. — Мяконькова захотел?!
— Я сам……. сухари жевал!.. во какой стал… гладкий! — крикнул не своим голосом солдат, выворачивая глаза, и кулаком разбил блюдце.
— Гони!
— Дал?!
— Сказывал, сотню даст…
— А может, шутишь? — пытал лесник. — Ну, коли желательно… твой верх. Ступай им, Мария. Ай передумаешь?..
— Гони!!! — крикнул Карасёв.
Баба схватила шаль и шмыгнула к двери, но солдат воротил:
— Стой-погоди!
— Далась я вам — обувайся да разувайся! — крикнула в сердцах баба. — Ну, чего ещё?