— Кали ласка, матуля, и бутылка вот…
Он в обеих ручонках, прижимая ее к груди, принес тяжелую пыльную бутыль, в которой Марыся хранила остатки волчьего настоя. Принимая из рук Саньки, побулькала, на свет посмотрела — вроде бы нормально. Но доверия к своим сластенам уже не было, велела ручку принести, в чистую стопку немного отлила, грустно покачала головой и на целом листе, не жалея уже бумаги, написала: «Глупые вы сластены, выдули чернила:, а чем писать теперь будете?» Листок этот велела приклеить на видном месте, в переднем углу, что Санька опять же с великой охотой и сделал. Шушукались Венька с Юрасем, прибежав туда, грозили Саньке всеми земными карами, но Санька мягким голосочком повторял:
— Кали ласка, матуля ведь велела принести…
Марыся слышала это и про себя тихонько думала: «А, чаго там! У яде сораму няма. Чорт бы таго кухара паминав, каб кухар з голаду памёр. Сами ж тую ягоду збирали. Глупыя катяняты, яки з них спрос? Няхай ядуть и чарнила!» И под эту добрую думку пришло другое, тревожное: «Што хатите рабите, тольки николи не сварытесь, не крывдите адин другога. А то загинете, катяняты вы мае…»
Опять эта нехорошая мысль, что могут ее малолетки остаться без матери, мелькнула блескучей молнийкой. На минуту ослепла Марыся, зажмурилась. Но когда открыла глаза, в избе был все тот же ровный солнечный свет, который от окон к порогу слабел, а сюда, за загородку, приходил уж вовсе мягким. По полу раздавался топот босых ног, ребятня возилась после обеда. В какой-то сладкой дреме лежала Марыся, не видела, а только слышала, как и здесь топотали. Слабыми такими ножонками, робкими. Вроде ее шалуны покрепче бьют в половицы? Знай пятки повизгивают, когда беготню устроят. Разве что Санька? Но и тот уже, пузан коротконогий, не отстает, нарочно медлительному большуну подражает, ходит за ним сзади и топочет, топтыгин этакий. А тут как котенок игривый, забрался под одеяло и шалит. Ну, уж и задаст она ему трепку! Все еще подозревая Саньку, который имел привычку тихонько пробраться к ней и котенком прильнуть сбоку, она полапала вокруг себя нетерпеливой рукой, ничего не нашла и вдруг поняла: господи, да ведь это сестричка ихняя стучится, на свет просится! Так-то мягко, осторожно торкает дверь: откройте, вот, мол, я сейчас к вам выбегу… Марыся в каком-то испуге всю себя ощупала и уж окончательно поверила в новую жизнь, которая пробивалась к весеннему солнцу. «Домной ее назову», — без всякого сомнения, как о деле свершившемся, подумала Марыся и пальцем погрозила: но-но, не спеши, всему свое время! Боль от этой ласковой угрозы вроде как усилилась, повернуться не могла, когда пришел с работы Федор. Как ни затеняли занавески кровать, он по ее лицу все же понял, что мучается она сильнее прежнего.
— В Мяксу поеду, — тут же решил по-своему круто, — врача хоть какого привезу.
— Дурной ты, Феденька, — погладила она его потные, давно не стриженные лохмы. — Не врача, а акушерку мне надо.
— Да? — насторожился он. — Рано больно.
— Рано ли, поздно ли, а рожать придется. Да и ошиблись, может быть, мы с тобой в сроках, может, мне уж пора… Не ускакала еще Альбина Адамовна?
— Нет вроде бы… Позвать?
— Да погоди, поешь. Ребятишки сбегают. Эй, мужики! — погромче уже крикнула. — Кто учительницу позовет?
— А я, кали ласка, — подлетел голоногий Санька. — Им нельзя, им она двойку влепит.
Марыся только рукой махнула: беги, тебе-то двойка не грозит. Федора сейчас же на кухню погнала, чтобы глаза не пялил, а лучше поел бы. Сама прибралась немного, стеснительно вытянулась на кровати…
— Девочку! Девочку, Альбина Адамовна! Домной ее назову в память о ней…
— Вот и хорошо, и назови, — распахнула Альбина Адамовна одеяло. — А пока давай-ка посмотрим тебя. Не велика я акушерка, да и в повитухи не вышла, а все же роды принимать приходилось. Куда денешься, если ближайший врач — в Мяксе, за морем, а иной сестре нашей и в военное время каким-то ветром надует… Да ладно, ладно, тебе-то чего стыдиться? — постаралась ее успокоить. — С мужем как-никак живешь, давно бы пора девочкой разродиться. Девочкой! — обминая ей бока, подтвердила и она. — Слышу, чувствую: ласковенько там толкаются. Мужики, они сердитые, особенно вологодские. Нет, это девка будет, знаешь, беленькая такая, вся в тебя. Только пораньше на свет явится, чем ты думаешь. Пораньше… Боюсь я этого, советую тебе лежать и не вставать. Подорвалась ты на том проклятом навозе, покой тебе нужен. Доктора я постараюсь вытребовать, а ты пока лежи. В больницу бы тебя, да нельзя по такой дороге, растрясем, хуже будет. Не сегодня так завтра, когда доктор освободится, привезем его сюда. Сама знаешь, сколько народу в Мяксе, валится доктор с ног, так что потерпи, Марыся. Потерпишь?