В Бабаево она приволоклась в сумерках, уже на последнем издыхании. Там солдат еще больше, но тоже какие-то бестолковые. Про Кузьму Ряжина не знают, о враче Калине не слыхивали. Домна долго бродила по затоптанным улочкам, пока не надоумилась окликнуть солдат с красными повязками. Они позыркали на нее подозрительно, письмо Калины по очереди повертели в руках и куда-то повели. Дом ничего, большой. Завели ее в просторные сени, из которых шибало гнилым воздухом. Один провожатый с ней остался, а другой как ушел, так и ушел; Домна задремать успела на своем мешке. Когда растормошили, перед ней предстал мясник какой-то, кровищей заляпанный. Этот, правда, сразу сказал:
— Она. Я писал.
Солдаты сейчас же ушли, а мясник провел ее в боковую комнату и велел обождать, велел раздеваться. Она и шубу, и платок сняла, а валенки стащить не смогла: распухли ноги, стали как ступы. Завалилась на диван, застланный простынкой, и ноги задрала, чтобы кровь отхлынула.