– Быть может, стоит взглянуть на его распоряжения сейчас, не дожидаясь окончания ученичества Овейга? – спросила Сванлауг.
Слетевшее с пальцев Мьядвейг заклинание расцвело пламенем внутри ламп. Сванлауг вскинула голову: свет исказил краски рисунка.
– Я слышала мысли Овейга: он собирается отстранить меня от дел, как только получит власть. Этого я не хочу. Но как поступить – тоже не знаю.
– Ты права. Попросим Скарпхедина огласить волю Эмхира сейчас. Так у нас будет возможность действовать. Не может быть, чтобы он не предусмотрел чего-либо на случай если будущий Наместник по какой-то причине не сможет принять этот титул. Я считаю, что город должен принадлежать только кому-то из Старших.
– А если нет? Если ничего нет, и у нас не получится?
– Столько опасностей вокруг, – Мьядвейг опустила голову. – Быть может, они избавят нас от Овейга. А, возможно, Эмхир вернется раньше, чем мы думаем. Что нам стоит подождать десяток лет? Но если нет, если он мертв, а Овейг так и не станет достойным, то нам будет еще сложнее. Мы должны выбирать. Если бороться, то сейчас, потому что наших сил может потом не хватить на борьбу. Кто знает, быть может, Овейга питает сама Пустыня.
***
От былой роскоши айдутских особняков, переданных Гарван-Этксе, осталось очень мало. Новые жильцы не обновляли старых росписей, не подкрашивали колонны, не заботились о диковинных фризах. Пески источили их, иссекли, обесцветили, так что первозданную красоту их мог различить лишь тот, кто помнил времена йалтаваров. Усгибан с презрением относились к айдутскому наследию, а Гарваны были к нему равнодушны.
Особняк, в котором Овейгу и его женам отвели комнаты, находился не очень далеко от Сердца Гафастана, но Скарпхедин, будучи нечастым гостем в этом квартале, вышел к нему не сразу: легко было потеряться среди более новых зданий, то простотою, то диковинностью своею пытавшихся затмить следы айдутского владычества.
В особняке было два высоких этажа с двумя широкими балконами, выходящими на разные стороны, выложенный светлым камнем внутренний двор, пересохшая чаша фонтана. Несмотря на ранний час, у дверей Скарпхедина встретила невысокая улыбчивая женщина. На руках у нее сидел ребенок. Он посмотрел на Гарвана, не выказав ни интереса, ни страха, – в отличие от многих детей усгибан и айдутов, – и проворно потянулся к материнским бусам.
– Высокий Гарван, – женщина склонила голову, – кого ты ищешь здесь?
– Гарвана Овейга.
– А, – женщина снова заулыбалась, – его сейчас нет, но его жены здесь. Я скажу им.
Оставив ребенка на ковре, женщина поднялась в комнаты, которые Овейг занимал вместе с Суав и Рависант, и сказала им о госте. Скарпхедин все это время стоял возле лестницы, наблюдая, как ребенок тянет нитки из бахромы покрывала, наброшенного на плетеный сундук. Женщина спустилась, как прежде сияющая, озаренная какой-то внутренней непреходящей радостью, которую Скарпхедин нередко видел у женщин кочевых племен – бойких, словно напитанных солнцем. Это напоминало ему о едва теплящемся счастье собственной семьи: оно только начало возрождаться. Его жена-затворница редко покидала Этксе, и в какой-то момент казалось, что она так и увянет, погаснет, как светильник в ночи, оставив его одного, без отдушины и поддержки, среди бесконечных интриг Бессмертных и Магов, с которыми простому смертному справиться не под силу.
– Проходи, о Гарван, тебя ждут.
Он поблагодарил ее и поднялся к Суав и Рависант. Они оторвались от дел, подошли к нему и почтительно поклонились.
– Мы рады видеть здесь Наставника нашего Овейга, – сказала Рависант, улыбаясь.
Она показалась ему почти такой же беззаботно-радостной, как та безымянная женщина, которую он видел внизу.
– Очень рады, – не пытаясь изобразить никаких светлых чувств, произнесла Суав и вернулась к рукоделию.
Трудно было не смотреть на них и не сравнивать их: сестры-близнецы, они не обладали какой-то особенной красотой, но, тем не менее, были притягательны: обе высокие, с широкими крепкими бедрами, девушки манили своей приземленной чувственностью.