Она соскочила с коня, не заботясь о том, подхватит ли кто его под уздцы.
Овейг с трудом поднялся, отряхивая песок и другой рукой пытаясь развязать напрочь сбившийся тагельмуст. Нойру повезло, что он удачно упал и его не придавило конем. Передние ноги аргамака были сломаны.
– Ну что, – Фьёр не скрывала злорадства, – моя взяла.
Овейг махнул рукой.
– Жрец пусть решит. – Гарван склонился над конем.
– Ему не поможешь.
– Нет, раз людей лечим, что коня не вылечим?
– Не жилец, – Фьёрлейв пожала плечами и перевела взгляд на жреца.
– Здесь теперь не различить черту, – сказал жрец Илму, клоня голову, – но я видел, Гарван Овейг успел ее пересечь, прежде чем конь споткнулся.
Фьёрлейв сдвинула брови.
– А ты что видел? – спросила она Вестника.
– Ну, пожалуй, было трудно понять, пыль…– под суровым взглядом он смутился. – Мне показалось, они рухнули на черту.
– Слово жреца весомее, – бросил Овейг. – Сама знаешь. Признай, ты мне должна теперь.
– Нет, исход неясен.
– Ясен, я пришел первым. Даже если конь рухнул на черту, головою он уже был за ней. Победа моя.
– Жрец?
– Мне кажется, Гарван Овейг прав, – он опасливо втянул голову в плечи.
Фьёрлейв на мгновение сощурила глаза. Овейг чувствовал, что она ищет выход, но не попытался продолжить спор; его самого больше заботил лежащий на песке конь. Он иногда поднимал могучую голову, и словно бы порывался встать, но его удерживали конюхи. По мышцам его пробегала рябь, и жалко было смотреть в темные глаза.
Глубоко вздохнув, нойрин решила сменить гнев на милость: она не оставляла надежды получить Овейга в свои союзники. Она проиграла, и теперь стоило пойти на уступки – малая плата за будущую власть над этим сильным, но не очень разумным Магом. Приглашая Овейга на состязание, нойрин была уверена в том, что он откажется: наверняка Эмхир предупреждал его, что с ней, с Фьёрлейв, стоит быть осторожным. О своенравии Овейга она тоже была наслышана и решила рискнуть, и надежда ее оправдалась.
– Оставь коня, пойдем, – сказала Фьёрлейв. – Твою победу стоит отпраздновать.
– Нет, она того не стоит, – ответил Овейг.
Он думал о том, что скажет Рависант. Ей очень нравился этот вороной, именно она уговорила Овейга взять из конюшен Этксе именно его. Могучий, свирепый и сильный, он становился покладист, как мерин, если рядом оказывалась Рависант. В остальном же он был послушен Овейгу и много лиг прошел с ним по пустыне. Возвращаться с дурными вестями было тягостно, но и пировать после такой победы совсем не хотелось.
«Что, как шакал, схватил добычу – и бежишь укрыться в стенах родного города?» – подумала нойрин.
– А мы бы в твою честь и быка заклали… Ну, как пожелаешь. Вернемся в город, а пока будут снаряжать лодку, успеем…
– Я бы предпочел взять другого коня и отправиться в Гафастан верхом.
Фьёрлейв пожала плечами.
– Как хочешь. Афлетан добр и гостеприимен. Когда поймешь, как много ты выиграл, Овейг, – ее губы тронула презрительная улыбка, – возвращайся. Я буду тебе рада. Все же скоро Гафастан будет всецело твоим городом, а мы не можем править Триадой, не зная, кто чем живет.
***
Афлетан удалось покинуть только на рассвете. Пока верный Фьёрлейв Греттир пропадал в городских конюшнях, Фьёрлейв развлекала Овейга беседой. Она говорила на чистом языке Севера, не брезгуя, однако, вставлять южные слова, если они ей нравились больше. Что-то из речей нойрин было Овейгу по сердцу: он точно также мечтал о величии Триады, о том, чтобы она стала независимой от Эрмегерна. Всё впечатление было испорчено тем, что Фьёрлейв, обещавшая Овейгу похоронить его вороного аргамака так, как хоронили в прежние времена лучших боевых коней, на самом деле – он услышал случайно – приказала зажарить его и подать на вечернем пире в Этксе. Быть может, думал он, Фьёрлейв так пыталась заставить его потратить ценное желание на спасение конского праха, не дать ему «упокоиться» в желудках узкого круга афлетанских Гарванов. Овейг был бы рад высказать все коварной нойрин, но вовремя вспомнил наставления Эмхира. Боясь, что не справится со своим гневом, Овейг, вместо того, чтобы отправиться в Этксе на вечернюю трапезу, пошел искать Греттира. Тот все не возвращался, а Овейг чувствовал непреодолимое желание бежать из древнего города.