Одмунд вздохнул и провел рукой по глазам, желая смахнуть усталость. Он был высокий, словно бы нескладный, тщедушный. «Ему бы родиться магом», – нередко думал Овейг. Он подозревал, что этот Гарван – пусть о нем доброжелательно отзывались в Этксе – слишком хорошо знаком с гафастанским дурманом. Смертному за подобное грозила казнь, и Овейг никак не хотел бы лишиться товарища. Он подумал о его веселой Лели. Угаснет ли в ней живой огонек, озарявший этот старый дом?
Он знал, и она наверняка знала: случись что с Одмундом, ее попросят покинуть отведенные им комнаты. Сына заберут в Этксе, как только тому исполнится девять, а самой Лели придется довольствоваться скромным содержанием, пока она снова не выйдет замуж или не вернется в семью. Сознавать это было весьма печально, но Овейг так и не решался поговорить с другом. Где-то в глубине его помыслов теплилась слабая надежда на то, что все его подозрения ошибочны.
Горький табачный дым вился кольцами, причудливо замирая у испитого лица Одмунда. Овейг собрался было задать снедавший его вопрос, но Одмунд опередил его:
– Ходят слухи, что Мастер Скарпхедин, нойрин Сванлауг и нойрин Мьядвейг собираются прочитать «последнюю волю» Эмхира.
Овейг скривился.
– Зачем вы все время говорите о нем, так будто он мертв? А если вернется со дня на день? Как тогда?
– Гарвана Эмхира нет в Пустыне, он вне взора Девяти, а, значит, он все равно что мертв. Да и большинство смертных его уже никогда не увидит. Так что для них он теперь дух, легенда.
Трубка почти погасла. Он вытряхнул пепел себе под ноги и смешал его с песком.
– Я тоже своего рода легенда, – презрительно отозвался Овейг, – сколько обо мне говорят, но мое лицо видели единицы. И что же? Я здесь, я живой.
Одмунд пожал плечами.
– Мне не нравятся эти перемены, Овейг, – сухо произнес Одмунд. – Я думал, я правда думал, что с уходом нашего Наместника не изменится ничего. Скарпхедин быстро отойдет на второй план, городом будешь править ты, и в общем все останется по-старому. Но все не так. Я был удивлен: как только караван покинул город, мне показалось – я заметил не сразу – будто что-то из него исчезло. Словно он больше не защищен. Хотя, казалось бы, как Гарвану Эмхиру удавалось держать Триаду в балансе?..
– Он много чего делал для города, – хмуро пробормотал Овейг. – Тебе всякий скажет из Бессмертных.
– Для тебя, конечно, открыто другое видение. А что видят те, для кого правящая Четверка – что-то столь же недосягаемое, как, например, правители Эрмегерна или далекого Мольд?
– Это удел простых смертных, стоять далеко от нас.
Одмунд усмехнулся.
– Да. Но что теперь? Скажи мне.
Овейг промолчал.
– Жаль, что не Старшего Гарвана поставят над городом. Кто знает, что будет теперь. Если что-то пойдет не так с твоим правлением? Мы не знаем, что у кого на уме, будь то другие из Четверки или правители соседних стран. Того же Эрмегерна, кто знает, когда кончится протекторат и Триада утратит остатки независимости?
Тень печали легла на черты Овейга.
– Потому я и говорю, что Эмхир вернется. Не может быть так, чтобы Матери Пустыни позволили ему покинуть Триаду навсегда.
«Но и я справлюсь не хуже», – добавил он про себя.
Ставень на окне, выходившем на внутренний двор, отворился с глухим стуком. Слышно было, как в засохшую клумбу посыпалась штукатурка.
– Овейг! – удивленная Рависант высунулась из окна, опасно наклонившись.
– Иди, – усмехнулся Одмунд, – а то она того и гляди, упадет.
***
Пелена сна смыла и мысли, и чувства. Как многие другие, никогда не видевшие моря, Овейг грезил о песках, о небе, видел неизвестные города или упивался отзвуками прожитых дней, будто простой смертный. В эту ночь сон Овейга был пуст, но сладок: в нем словно бы все еще таяли ласки и поцелуи Рависант, призраком удовольствия льнул мягкий жар ее тела.
Забытье просыпалось, как песок, как скользнувший по лицу Овейга блик лунного света – так ему показалось. Он открыл глаза. На него смотрела смуглая женщина: брови и веки ее были подкрашены углем, а белки глаз поблескивали в темноте, точно перламутр. Легким росчерком сверкнула улыбка, неслышный вздох показался прохладным дуновением, прикосновением остывших песков.