Суав не пыталась поддержать сестру. Целыми днями ее не было дома, и Рависант начала подозревать, что Суав принадлежит кому-то другому. Еще до отъезда Овейга она заметила, что сестра выглядит веселее, жестче. Она не отказывала Овейгу в близости, но теперь вела себя так, будто делает ему большое одолжение и подлинные чувства, даже исступленную страсть забытия, которой она так легко предавалась, она, казалось, берегла для кого-то другого. Однажды Суав пришла в новом платье, и на случайный вопрос Овейга ответила, что эту ткань нашла среди свадебных подарков. Это объяснение удовлетворило его, но омрачило Рависант. Пусть она любила Овейга, терять Суав ей было больно.
Оставалась наедине со своей тревогой, Рависант ломала руки, лила слезы, молила Матерей Пустыни указать Овейгу дорогу к дому. И они услышали ее молитву.
В один из вечеров, когда Рависант в своем тревожном одиночестве сидела в комнате и перетирала синеватые цветки агаара с корицей, вернулся Овейг. Пыльный, уставший, изможденный, он рухнул на ложе, не сказав ни слова. Рависант подскочила к нему в страхе: не ранен ли?
Ни одного Мага она не встречала прежде Овейга и переживала за него, как за всякого смертного, поскольку отведенная им вечность не укладывалась в ее разуме. Ведь умерли и древние герои, и те из Гарванов, о ком рассказывал Овейг, и даже царевич Гартаам пролил свою рубиновую кровь, и плоть его склевали злые птицы.
Она попыталась снять с Овейга некоторую одежду: складки тагельмуста были полны песка, и Рависант постоянно приходилось стряхивать его с покрывал. Она развязала широкий пояс. Из него, переливчато дрогнув, выпала золотая цепочка, сегменты которой были сделаны не то в форме ветвей, не то костей, а венчали их золоченые змеиные головы, в глазницы которых были вставлены самоцветы. Прикосновение к золоту показалось Рависант обжигающим. Сдвинув красивые брови, она обмотала зловещее украшение тканью и спрятала за сундук.
Под утро пришла Суав. Увидев Овейга, она замерла на пороге. В ее глазах мелькнула тень страха, но Рависант, заметившая это, грустным голосом успокоила сестру:
– Он спит. И вряд ли скоро проснется. Но мне все же хотелось бы знать, где ты была, Суав?
– Какая разница, – она пожала плечами.
Рависант вышла с ней на балкон.
– Ты изменяешь ему с кем-то, ведь так?
– Покрывало не закончено. Я все еще принадлежу Амре и занимаюсь, чем хочу.
– Это неправильно. Как ты можешь так поступить? С ним, со мной? Он ласков, он добр к нам. Всякая девушка в Триаде мечтает хоть мельком увидеть его лицо. Мы получили больше, чем все они. И ты платишь за это такой черной неблагодарностью? Как ты можешь продавать себя за ткань и украшения, когда тебе дано так много?
Суав нахмурилась.
– С чего ты взяла, что я себя продаю? Быть может, я встретила того, кто меня по-настоящему любит.
– Но Овейг…
– Нет, Рависант, Овейг ничего ко мне не чувствует. Он любит тебя, а я в его глазах всего лишь твоя тень. Если он узнает и о том, что мы с тобой нашли его Эсхейд или что-то о моей измене… Я буду даже рада. Тебя он никогда не тронет. Прогонит меня – и я стану по-настоящему свободна.
Рависант хотела что-то возразить, но Суав не дала ей этого сделать. Она нежно сжала руки сестры.
– Пойми, Рависант, твоя мечта исполнилась, у тебя есть он, – она кивнула в сторону комнаты, где спал Овейг, – у меня же никого нет.
XVI
Вечером в Этксе вернулся отряд под началом Одмунда. Он и его люди предстали перед Скарпхедином уставшие, пропыленные, на их одежде едва высохла кровь. В углу комнаты, у стола стояли трое Магов. Они сверяли карты и что-то отмечали на разложенных рядом папирусах. Скарпхедин не обращал на них внимания, а они даже не подняли головы, когда вошел Одмунд.
– С разбойничьим караваном покончено, – доложил Одмунд. – В нем были преступники из тэмээнов и некоторые из приграничных земель Эрмегерна. Они же нападали на сури-гарах и продавали их в рабство. Мы уверены, что те нищие, что бродят по Гафастану, тоже их жертвы.
– Да, надо будет с ними что-то решать, – задумчиво произнес Скарпхедин, словно выбирая, кому поручить эту задачу. – Ты уверен, что из разбойников никого не осталось?