Свечение стало ярче.
«Овейг! Ты обещал мне! Мне, а не ей! Мы же договорились!»
Перед внутренним взором снова появилась жрица Мейшет.
Свет, холодный, с многоцветными отблесками, заливал почти всю Обитель, и тела Рависант на алтаре за ним было не разглядеть. Разум и сердце Овейга разрывала мучительная борьба, в уголках глаз блестели слезы, проступившие не то от света, не то от чувств, переполнявших его.
– Овейг! Что ты делаешь? – пронзительный голос Суав на мгновение заставил Овейга отвлечься.
Он успел заметить искаженное от ужаса лицо Суав. Она не стала ждать и убежала, лишь край белой накидки мелькнул у тяжелых дверей.
Это не нарушило связи, но и не помогло Овейгу решиться. Теперь осталась только Эсхейд. Призрак Анданахти наполнял Обитель – или разум Овейга – мучительными воплями. И в одно мгновение свет обратился в пламя; Овейг не успел почувствовать, ни жара, ни холода, лишь успел закрыть глаза рукой. А затем была темнота. Сквозь ее молчаливую пелену он смог рассмотреть силуэт сухопарой женщины. Она лукаво улыбнулась и погрозила Овейгу пальцем.
XVIII
О, дайте смерти или сна.
Альфред Теннисон
«Вкушающие лотос»
Овейг очнулся в своей келье. Его сон караулила мрачная прислужница из Библиотечной башни. Увидев, что Овейг открыл глаза, она тут же позвала Мьядвейг. Та вплыла в комнату, сухо позвякивая украшениями, невозмутимая, бесстрастная.
– Я должна что-то сказать тебе, Овейг. Но у меня, пожалуй, нет слов. Ты зашел очень далеко.
Овейг искоса взглянул на нее, и в глазах его мелькнул испуг. Осознание содеянного приходило постепенно, и чем яснее оно становилось, тем больший ужас охватывал Овейга. Он чувствовал, что внутри он выжжен и опустошен, точно кто-то выпил из него всю магию. Она возвращалась тонкими нитями, медленно, медленно, наполняя контуры, напитывая силой. Он отвлекся от этих незримых ручьев, от их тонкой пряжи – все происходило, как надо. Овейг перевел взгляд на Мьядвейг: она стояла, наклонив голову и будто бы внутренне боролась с какими-то сильными чувствами.
– Вставай, Овейг, – в ее голосе слышались суровые, угрожающие нотки.
Овейг повиновался и не сразу заметил, что грудь его замотана тонкими бинтами, а правая рука слушается очень плохо. Он посмотрел на нее и вздрогнул: обожженная плоть потемнела, кожа усохла; мышцы почти не слушались.
– Я сделала, что могла. По крайней мере, у тебя остались обе руки. И правая даже сгодится для того, чтобы колдовать, пусть и не очень хорошо. Может быть, тебе достанет сил еще немного улучшить ситуацию. Простой смертный бы так легко не отделался. Я протянула сквозь кости и мышцы нити твоего Дара и восстановила подобие кожи. Не знаю, как лучше назвать результат. Будь это обычный огонь или какое-нибудь едкое вещество, все было бы замечательно. Но обожгло тебя, как ты догадываешься, чем-то другим. И часть груди обожгло, но не так сильно, там будет меньше шрамов.
Она помолчала.
– Овейг-Овейг. Будь ты простым смертным, ты был бы мертв, и все было бы… спокойно. Не везет Эмхиру с учениками…
Губы Овейга предательски дрогнули.
– Ты говоришь так, будто все Этксе разом наложило на себя руки.
Мьядвейг горько усмехнулась.
– Вовсе нет. Для кого-то случившееся – и правда мелочь. Очередное яркое событие, вроде казни, предательства или, например, покушения на шаха. Но для тебя и твоего Наставника – это все очень нехорошо. Для Триады – особенно нехорошо.
Она впустила в келью помощниц. Они перевязали Овейгу руку, помогли ему одеться. Мьядвейг смотрела молча, иногда хмуря брови и нетерпеливо поправляя тагельмуст.
Она повела Овейга в подвалы Библиотечной башни. Там в неверном свете чадящих факелов он различил завернутое в саван тело. Сердце Овейга болезненно сжалось, но разум искал сторонние оправдания, лелея пустые надежды. Мьядвейг бросила на Овейга внимательный взгляд, полный колючего укора и – не спеша – сама отдернула край ткани.
На холодном камне, опутанная царской цепью лежала Рависант. Овейг вздрогнул и отступил на шаг, борясь с захлестнувшими его чувствами. Надежды рухнули, истина обнажила свой строгий лик: Рависант была мертва.