– Наверное, это все старые айдутские грехи, – произнёс Скарпхедин.
– Вероятнее всего. А это, – Мьядвейг указала на Царскую цепь, – я бы изучила. Очень интересная вещь.
Сванлауг не сдержала легкой улыбки: Мьядвейг не могла не заинтересоваться возможностями цепи, ведь ее протравленное насквозь бессмертное тело рано или поздно станет слишком слабым и не сможет удерживать душу; а умирать нойрин, насколько было известно Сванлауг, пока не собиралась.
– Нам правильно подумать о том, допустимо ли Овейгу после всего этого, даже если он понял и раскаялся, позже стать Наместником Гафастана. Случившееся не получится утаить, жрецы и Вестники знают, слухи пойдут точно, так что, боюсь, репутация у Овейга будет зловещей. Последствия же предсказать… непросто.
– Если мы отказываем Овейгу, что ж, ты готов принять бессмертие, Скарпхедин? – Мьядвейг вскинула брови. – Или мы передаем Гафастан Фарульву? Или ищем другой выход?
– Я не вижу возможности кому-то еще, кроме упомянутых Эмхиром, править Гафастаном. Кто знает, не Провидица ли шепнула ему эти имена?
Скарпхедин видел, как Сванлауг и Мьядвейг украдкой переглянулись.
– И твое тоже, Скарпхедин.
– Да, так. Но я не приму бессмертие. Я считаю, что Овейг должен стать Наместником, и никто иной. У меня было достаточно времени поразмышлять над волей Эмхира.
– Если страдание исцелит Овейга, вернет на путь, то хорошо. Так тому и быть. Станет Наместником, – холодно произнесла Мьядвейг. – А если народ его не примет?
– В наших силах заставить народ думать так, как нам угодно. Пусть не сразу, но куда мы торопимся? Я надеюсь еще пожить достаточно, чтобы народ успел подзабыть случившееся.
– Будем честны, – негромко добавила Сванлауг, – все мы живем надеждой на возвращение Эмхира.
Мьядвейг вздохнула.
– Ты хочешь вернуть прежнее, а как прежде – уже никогда не будет. Он должен принести нам новое, изменить, улучшить существующее. Старое будет шагом назад.
– Ты права, Мьядвейг, – молвил Скарпхедин. – Не станем думать о том до поры, но сохраним то, что нам вверено.
Он взглянул на нойрин, но она прикрыла глаза, и приложила руку к основанию шеи, на которое спадал неровными складками край тагельмуста.
– Станем ли мы наказывать Овейга по закону? Он ведь убил свою жену, – Сванлауг вопросительно посмотрела на Скарпхедина.
Он не успел ответить; Мьядвейг издала сухой смешок.
– Вот эту убитую жену он купил у ул-Нареда, – сказала она, – как рабыню, и свободу ей так и не даровал. Забыл, должно быть.
– Но обряд-то в Обители Амры состоялся, как его могли провести с рабыней?
– Не могли, но провели. Никто не спрашивал. Так что брак получался действительным только со второй из жен, которая была жрицей Амры, но она, насколько мне известно, так и не закончила покрывало, а, значит, тоже не освободилась. Итак, Овейг, получается, совершенно свободен от обеих. А убил он рабыню, на что, в целом, мог иметь право.
Скарпхедин покачал головой.
– Зыбко, но в целом верно. И как бы мы стали наказывать Овейга? Мне кажется, он сам себя наказал больше, чем кто-либо.
– А на мой взгляд, ему повезло так, будто всё и вовсе сошло ему с рук.
XIX
Иногда Овейг видел сны Суав. Он не хотел ее искать, но знал, что нередко ей снилось, будто она захлёбывается кровью сестры, и она просыпалась в холодном поту, и плакала, в бесплодном гневе желая Овейгу разделить участь Рависант.
Овейг видел, что заплатил не самую высокую цену за свои ошибки: Матери Пустыни знали, что он наказывает сам себя. Тоска оплетала его тугими веревками, врезаясь до боли, до крови, и порвать эти путы не хватало сил. Когда она настигала Овейга, он не мог совладать с собой; горячие слёзы начинали жечь глаза, и прекрасное лицо искажалось от невыносимой горечи.
По счастью, Матери Пустыни не лишили Овейга ни магии, ни красоты, ни жажды жизни, а Скарпхедин не отстранил Овейга от дел. Он добровольно шёл в караул, был вместе с другими Учениками дозорным в Этксе и ничему не противился. Ученическая покорность и прилежание были также оздоровительны, как и снадобья Мьядвейг.
Приходилось учиться метать ножи и фехтовать левой рукой; правая стараниями Мьядвейг годилась разве что для колдовства, и то, получалось через раз. Каллиграфия и фёнская письменность – все приходилось тренировать, чтобы владеть так же хорошо, как когда-то правой.