– Хорошо. Пусть тогда кто-нибудь другой тебе расскажет о моих ошибках, Йорунн, – ответил он.
Нойрин устало вздохнула.
– А что ты решил делать с нищими? Ты узнал, откуда они?
– Нет, я не понимаю их языка, но из мыслей я уловил, что кто-то и правда напал на их караван, и многие погибли. А здесь им никто не помог. Я думаю, нам стоит дать им шанс, если мы не хотим дать им денег и верблюдов, конечно. Или того, кто понимает их язык. Или научить их нашему. Если нет, то лучше отдать их местным земледельцам или знатным атгибан, кто лояльнее, чтобы они у них работали, не голодали и не попрошайничали. И могли бы рано или поздно выкупиться и собрать денег на обратный путь. Или остаться здесь свободными горожанами.
– В этом есть разумное зерно, – сказала Йорунн.
Караульные молча пропустили их в Этксе. Через главную площадь прошел юноша, в поводу он вел могучего каракового коня. В тени стен переговаривались жены Гарванов, и Йорунн явственно различила, что одна из них в своих речах упомянула сэрэх – траву скорби.
– Они еще не обносили Этксе Скорбной чашей? – негромко спросила она у Овейга.
Тот покачал головой.
Йорунн опустила край тагельмуста и, недолго думая, сняла его весь, позволив волнистым прядям цвета мокрого песка рассыпаться по плечам.
– Как вы вообще узнали о том, что Орм погиб? – спросила она.
Им пришлось отойти в сторону, чтобы пропустить всадника. Йорунн посмотрела ему вслед и окликнула его:
– Скарпхедин!
Тот натянул поводья, оглянулся, чтобы посмотреть, кто его окликнул, и спешился.
– Йорунн, Овейг, я вас не заметил, – Скарпхедин как бы извиняясь коснулся повязки на глазу, – простите.
– Это нестрашно. Жаль, что я приехала в такое скорбное время. Я совсем ничего не знала о том, что здесь происходит.
Скарпхедин скользнул суровым взглядом по Овейгу и произнес:
– Да, увы. Я расскажу тебе то, что ты хочешь узнать, если, конечно, слухи не опередили. И все же ты приехала вовремя.
Йорунн вопросительно подняла брови.
– Вот тут послание, – он показал свиток со сломанной печатью, – от Фьёрлейв. Она хочет, чтобы Старшие Гарваны-Наместники собрались в Нидве как можно скорее. Судя по этой скорописи и по тому, что пергамент в нескольких местах надорван, Фьёрлейв чем-то очень недовольна.
– Интересно.
Красивое лицо Овейга приобрело взволнованное выражение.
– Я тогда смогу вернуться в Нидву с вами, – задумчиво произнесла Йорунн.
– Да, тебе незачем торопиться. Пойдем.
XXI
Гафастанская ладья бесшумно скользила по темным водам Великой реки. Чуть слышно скрипели снасти, слышно было дыхание бьющегося о парус ветра, шелест тростника, обильно росшего на берегу. Временами беспокойными всполохами крики ночных птиц взрезали умиротворение погруженного в сон простора.
Залитый тусклым лунным сиянием, среди трепета украшавших ладью факелов Овейг казался неземным духом. Отсветы причудливо ложились на складки темных одежд, на безыскусно завязанный тагельмуст, отражались от скромных узоров на наруче. Прекрасное лицо Овейга было исполнено печали, и едва ли бы нашелся во всем мире художник настолько талантливый, чтобы запечатлеть бесконечное очарование этого юноши.
Он размышлял о Девяти, о древних легендах, об истории Триады и о собственной жизни, которая была переплетена с ее судьбой гораздо теснее, чем он когда-то думал. По происхождению он был сыном далекого Фёна, но душа его словно бы принадлежала древним пескам и тем безымянным царствам, которые существовали там прежде, но теперь истерлись из людской памяти.
Сванлауг и Йорунн подошли почти неслышно.
– О чем ты думаешь, Овейг? – спросила Сванлауг.
– О том, куда меня приведет этот извилистый путь.
– Мне рассказали о том, что произошло, – произнесла Йорунн, понимающе глядя на Овейга.
На скулах у него заходили желваки, и он отвернулся. Йорунн была самой человечной из всех Магов, с которыми Овейг был знаком; ей как-то удавалось не терять голову и не совершать ошибок, о которых бы вся Триада говорила годами.
– Но все же мне было бы интересно узнать, как этим странным духам – или духу – удалось тебя так смутить?