Овейг тяжело вздохнул, собираясь с силами. Он чувствовал на себе взгляд Йорунн, краем глаза заметил, как Сванлауг покачала головой и скрестила руки на груди.
– Подмена была мастерски сделана. Анданахти...
– Это ненастоящая Анданахти, – устало заметила Сванлауг.
– Да. Этот дух заставил меня – как? я и сам не знаю – заставил меня оплакивать то, что имею, и жаждать ту, к которой я холоден.
– Поясни.
– Она подменила образы. Исказила мои чувства. Прекрасный образ, на который отзывалось мое сердце – это была Рависант. Вина и холод – Эсхейд. А не наоборот, как мне казалось… Я был неправ, что не послушал Мьядвейг. Тогда Эсхейд была бы жива и свободна, а я бы все равно встретил Рависант. И каждый был бы счастлив. А теперь все мертвы, и в том лишь моя вина. Сам позволил себя запутать, сам поверил. А что это был за дух? Никто не знает.
– Все было бы действительно скверно, если бы тебе не дали шанса исправиться, – произнесла Йорунн. – Учитывая, насколько опасно все это было и что ты все-таки жив, пусть и наказан, мы можем надеяться на то, что Матери Пустыни все же уготовили для тебя славную судьбу. Не противься им.
– Если Мейшет не простила Анданахти, то мне прощения ждать тем более не следует.
– Откуда нам знать, простила ее Мейшет или нет? Или ты хочешь, чтобы мы на алтаре нашли подписанный фирман, в которым было бы сказано: «Я, Мейшет, настоящим прощаю мою жрицу Анданахти» … и что? – она невесело усмехнулась. – Всё как-то в итоге исправляется. Горести выцветают, преступления наказываются, грехи искупляются. Как бы ни было мне тяжело признать, но Анданахти была той жертвой, которую нам пришлось принести, чтобы восстановить Культ Девяти, немного подправить собственные ошибки… Возможно, это было угодно Матерям Пустыни, возможно, так Анданахти и получила прощение. Великая Тид… Я теперь не могу вспомнить ни лица Анданахти, ни собственной дочери… Память изъедена песком…
Повисло молчание, нарушаемое лишь плеском воды и редкими звуками ночи.
– Подумать только, – молвила Сванлауг, – мы, казалось бы, живем так долго, а все ещё не научились терять.
– Это потому что мы не становимся богами, но остаёмся людьми. И наши сердца не каменеют.
– Ты хочешь сказать, что у богов каменные сердца? – Сванлауг изогнула брови.
– Нет, – грустно улыбнулась Йорунн, – просто они способны вместить то, что наши сердца не вместят никогда. Пока мы живы, пока разум наш замкнут и привязан к этому миру.
Сванлауг вздохнула.
– Я, пожалуй, пойду отдохну. Вряд ли Фьёр принесет нам добрые вести.
– Да, быть может, она прознала что-то о Фарульве… Или у нее Царская цепь, – молвил Овейг, когда Сванлауг удалилась.
– О Фарульве? – Йорунн вскинула брови и заулыбалась.
– Да. Эмхир распорядился, чтобы его поставили над Гафастаном, если ни я, ни Скарпхедин не сможем остаться наместниками. И Мьядвейг перед отплытием сказала мне, чтобы я противился всякой попытке отлучить меня от… власти. Которая может быть мне передана.
Йорунн рассмеялась.
– Вам не стоит так бояться Фарульва, просто не отклоняйтесь от пути. Не предавайте Эмхира.
Овейг вопросительно взглянул на Йорунн.
– Он говорил со мной незадолго до того, как покинул Триаду. Я могла бы тоже уйти, но, признаюсь, мне кажется, что я нужнее здесь. Так вот, я знаю о его сомнениях. Эмхир поделился ими со мной, и пришел к выводу, что упомянуть Фарульва будет лучшим решением, ведь вы бы сделали все, лишь бы не отдать ему город. Смотри, Овейг, ведь это действительная угроза. Придет Фарульв – и Гицуру, считай, достанется два города. Если нет, то тебе будет угрожать лишь Фьёрлейв, но пока она будет ладить с Гицуром, ее интриги будут не так страшны. Стань достойным Наместником, Овейг, несмотря ни на что. Если правду говорят, что ты четвертый из Царей, то ты просто не можешь уклониться.
– Я понимаю, – ответил Овейг.
– Лучше иди поспи, быть может, Эсгериу во сне подскажет тебе что-нибудь, – Йорунн ободряюще улыбнулась. – Доброй ночи.