— Нашего полку прибывает. Раньше у нас были только девицы, а теперь и вьюноши будут. Добре!
Дивчина, год назад приехавшая из глухого полтавского села, делает на заседании кружка доклад вакцинации против холеры, так и сыплет бойко латинскими терминами. Даниил Кириллович внимательно слушает, приложив к уху руку «трубочкой», а потом целует смущенную докладчицу и растроганно говорит:
— Не удивительно, когда ласточки под железной крышей живут. А вот то удивительно, когда из-под соломенной застрехи скворцы вылетают!
И потом каждый раз, придя на занятия кружка, интересуется:
— А как работают скворцы?
Девушки жалуются, что порой нелегко бывает ходить по домам и пробы для анализов собирать:
— Есть еще люди отсталые, Даниил Кириллович, не понимают пользы науки, смеются над нами…
— Ничего, — утешает их Заболотный. — Вы не смущайтесь. Меня за это самое несколько раз спускали с лестницы, а я все-таки возвращался!
Лекции Заболотного никогда не носили академического характера. Одним из первых профессоров он решительно отказался от сухого систематического изложения курса. Его лекции всегда как бы вытекали сами собой из практических занятий студентов. Покашливая и сутулясь, Даниил Кириллович расхаживает по всей аудитории и говорит так спокойно, просто, доступно, то и дело перемежая научные рассуждения шутками, словно не лекцию читает, а беседует с гостями.
Он учит студентов мыть лабораторную посуду, делать прививки, приготовлять вакцину и старается в каждом разбудить пытливую, ищущую мысль, не давать ей заснуть, успокоиться.
— Поручил мне однажды Даниил Кириллович провести исследования холероподобных вибрионов, — рассказывал как-то Георгий Платонович Калина-тот самый молодой врач из Иркутска, а ныне давно уже сам профессор. — Начал я работать и вдруг наталкиваюсь на любопытную статью о капиллярном методе выделения холерного вибриона из воды. Так она меня заинтересовала, что решил я заняться проверкой этого метода. Сделал работу и приношу ее Заболотному. Он прочел и говорит: «Любопытно. Но ведь я вам, помнится, поручал работу совсем в другом направлении?»
Начал я оправдываться, а Даниил Кириллович сказал мне тут замечательные слова, которые век не забуду и не устаю повторять и своим студентам.
«Именно так, — говорит, — и делаются иногда больше открытия: в процессе одной работы исследователь сталкивается с новым, непонятным для него явлением, увлекается им, оставляет основное направление и делает крупные открытия. Никогда не проходите мимо фактов, не имеющих вроде прямого отношения к вашей работе, но привлекающих внимание своей загадочностью или новизной».
Так воспитывал Заболотный молодежь. Растил не просто будущих исследователей, но и людей правильной жизни — прежде всего своим собственным примером.
Выделяет ему Петроградский Совет кубометр дров, — Даниил Кириллович тотчас же отдает их для отопления комнаты, где занимаются кружковцы. Получив гонорар за только что вышедший из печати первый том «Основ эпидемиологии», он тут же накупает учебников и всяких других книг для своих студентов, а вечером, заняв, сразу две ложи в театре, ведет их всех слушать оперу.
«Мои хлопцы», — любовно называет он их. И любят его как родного отца и будущий профессор Павел Кашкин и какой-то «Хведя», которому он посылает деньги, чтобы тот мог окончить школу в Чеботарке.
С родным селом он по-прежнему не порывает связи и каждый год ездит туда хоть на недельку. Там лечит сельчан, делает им прививки, читает лекции в соседних школах, находит время ходить с пацанами на рыбалку. В каждом доме он желанный гость. Со стариками ведет степенные беседы, молодые поверяют ему свои «сердечные тайны».
Его душа не стареет. По-прежнему он увлекается музыкой, часами спорит с Василием Леонидовичем Омелянским о новых книгах.
Сидим мы с ним как-то и ведем весьма научный разговор, а в соседней комнате негромко играет радио, и я вижу, что Даниил Кириллович одним ухом все время слушает его.
— Необходимо брать папулы, еще не подвергшиеся регрессивному метаморфозу, — рассуждаю я, а он вдруг останавливает меня плавным взмахом руки.
— Потом, потом… Сейчас будут передавать гавайские мелодии. Давайте на несколько минут перенесемся на Гавайские острова, как будто мы под сенью пальм и слушаем банджо…
И, откинувшись в кресле, он мечтательно поднимает глаза к небольшой картине в темной рамке, которую я видел то в крошечном домике возле Бессарабского рынка в Киеве, то на белой стене хатки в Чеботарке, то в петербургском кабинете Заболотного: стая не то чибисов, не то журавлей в рассветном заревом небе над тихой лесной опушкой. Она всюду странствует за ним.