Одно письмо было из Франции. Пастеровский институт приглашал Даниила Кирилловича в Париж на свою очередную научную сессию.
А на другом письме — треугольничке из линованой мятой бумаги, вырванной, видимо, прямо из школьной тетради, — адрес был написан с ошибками, неуверенной, робкой рукой, еще не привыкшей держать перо. Я вскрыл письмо и прочитал:
«Шановний Данило Кирилович, дуже вам вдячна, що прислали таке гарне на спiдницю, пришлiть, як можна, ще щось червоне у крапочку на кофточку…»
Эти два письма — таких разных, но лежавших рядом и адресованных одному человеку, — вдруг с особой силой заставили меня почувствовать, как много людей на белом свете осиротело без Даниила Кирилловича. Он был нужен всем: и виднейшим ученым и простой крестьянке.
Не только ученый мир — его знал и любил народ. Рядом с академиками у гроба Заболотного стояли железнодорожники и шахтеры. И когда мы несли его гроб через весь Киев на вокзал, все улицы и переулки были заполнены народом и на каждом доме пронизывающий ветер колыхал траурные флаги.
Приехавший из Москвы А.В. Луначарский произнес речь на гражданской панихиде.
— Правительства Союза и РСФСР поручили мне выразить ту скорбь по поводу утраты, которой полны трудящиеся Союза, и благодарность народов Союза памяти великого ученого за его активное участие в социалистическом строительстве…
Луначарский вспомнил, как уже не однажды разносился слух о смерти Даниила Кирилловича и как, читая собственные некрологи, шутил Заболотный: «Есть такое поверье: кого раньше времени отпели, тому долгая жизнь…»
Да, мы хоронили его уже не первый раз. Но теперь без всякой надежды на воскрешение.
— Скорбя о кончине нашего ученого и общественника, отмечая его заслуги перед рабочим классом, — закончил свою речь Луначарский, — с удовлетворением отмечаешь, что его жизнь не прошла даром, что она будет примером для наших молодых ученых, для молодых работников!
А потом последнее путешествие, поезд в траурных венках и лентах, толпы людей, ожидающих среди ночи на всех завьюженных станциях по пути…
Даниил Кириллович завещал похоронить себя в родной Чеботарке, и воля его была выполнена.
„ОН ОТДАЛ СВОЕ СЕРДЦЕ ЗЕМЛЕ…"
В рассказах бабушки все жития святых кончались одинаково скучно: господь бог за все перенесенные муки возносил праведников к себе на небо, и там они были осуждены до скончания веков уныло слоняться по облакам, каждый день слушать заунывные райские хоры. Вечное заключение без надежды на помилование.
А Заболотный?
«Он отдал свое сердце земле, хотя и носился по свету, как ветер… Как ветер, который после его смерти развеял по миру благоухание цветущих роз его сердца. Прекрасна жизнь, потраченная на то, чтобы обозреть всю красоту мира и оставить после себя в нем чекан души своей», — вспоминаю я старинную эпитафию.
Вспоминаю караван мертвецов на пыльной дороге, бамбуковые индийские хижины, где женщины с мольбой протягивали нам своих грудных детей, вспоминаю полные слез и счастья глаза спасенной от «черной смерти» Лены Мельниковой и как мы поднимали мензурки с разбавленным спиртом в ту новогоднюю ночь в зачумленной Владимировке, и прощальное письмо Ильи Мамонтова.
Часто я вспоминаю Заболотного. Но разве я один его вспоминаю?
Недавно я снова побывал в селе Заболотном, как теперь называется Чеботарка.
Все так же стоит у пруда маленькая хатка под высокой соломенной крышей. Сад разросся и стал еще больше. Жаль только, срубили тот старый орешник, под которым любил работать Заболотный…
И в хатке, превращенной в музей, все осталось по-прежнему. Аккуратно расставлены на полках книги с его пометками и заложенными между страниц сухими цветами. У окна стоит старенький, поцарапанный цейсовский микроскоп за № 143356, что странствовал вместе с Даниилом Кирилловичем по караванным дорогам Персии и сопкам Маньчжурии. А на вешалке висит дырявый соломенный бриль.
Вещи твердят, что хозяин здесь, он только отлучился ненадолго куда-то. И поэтому странно, выйдя из хатки, увидеть гранитный памятник среди цветочных клумб, на серой плите которого написано:
«Тут поховано тiло померлого Президента Всеукраiньскоi Академii наук, академiка Данила Кириловича Заболотного, селянина села Чебогарки».
Академик и крестьянин — это хорошо сказано!
Памятник, по-моему, нелепый, уродливый, весь из каких-то кубиков и призм. Он совсем не передает душевной красоты и тонкости Даниила Кирилловича. Я бы сказал, что скорее это памятник не Заболотному, а периоду увлечения конструктивизмом…