А вот и преподаватель эстетики кланяется нам, он, как всегда, не только вежлив — галантен, и одет с подчеркнутой тщательностью, и бородка аккуратно подстрижена. И с ним продолжим мы еще разговор о личностях и неличностях, о петле Нестерова, о подвиге, пойдем куда-нибудь, посидим, потолкуем.
А вот и Акоп в спортивном костюме, улыбается мне и хмурится при виде директора.
— Здравствуй, Акоп, — говорю я.
— Здравствуйте, Акоп Ованесович, — говорит сдержанно Николай и отрывается от меня, шагнув сразу на две ступеньки вверх.
— Привет, дорогой, ты мне снова нужен, — говорит Акоп, шутливо смахивая с меня пылинки. Наверно, снова разговор о дежурстве с дружинниками.
— Для богатырской заставы?
— Надо же, какой догадливый, такие вот и нужны: предстоят жаркие схватки с нарушителями порядка. Твое дежурство перенесли на сегодня.
— Не будет у меня, Акоп, жарких схваток, поищи другого.
— И это все, что ты можешь мне сказать?
— Да, все. И поверь: сегодня я не пришел бы даже на твою свадьбу. — Не мог я ему сказать, что сегодня иду в больницу, и по какому поводу.
— О, дорогой, понимаю. Свидание! Только почему ты такой невеселый? Тогда был кислый и опять такой же. Нет на тебя армянского коньяку.
— Нет, Акоп. До следующего раза. Извини. Мне не до шуток.
Вот и опять на лестнице собираются вместе все сто дел. Поднялся на второй этаж, пошел по коридору, где, как всегда, шум и толкотня, открыл дверь в комнату мастеров. И снова навстречу — солнечные окна, Майка сидит на стуле и опять что-то шьет. Не токарем бы ей быть, а портнихой.
И Татьяна рядом. Вглядывается в движения рук своей наставницы, будто ищет что-то. Увидела меня, смутилась, перекинула «конский хвостик» за плечи, одернула юбку.
— Здравствуйте, портнихи.
— Здравствуйте, — поднялась Татьяна со стула.
— Здравствуй, Леня, — говорит Майка, не отрываясь от дела. — Вот учу, как шить костюм. В Доме культуры намечается бал-маскарад литературных героев. Хочешь быть Онегиным? — улыбается она.
— Я смотрю, празднуете — не ленитесь. А Глеб собирается быть Ленским?
Татьяна покраснела. Отвела взгляд, переминается с ноги на ногу.
— Не беспокойся, дуэли не будет, — говорит Майка, откусывая нитку.
— Что же, молодцы, значит, все в порядке, — сказал я, торопливо доставая из шкафчика, из специальной фанерной секции журнал группы. «Вот с кем я должен буду по-настоящему поговорить — с Майкой», — подумал я.
— Ты у себя в группе тоже что-нибудь подготовь. Мушкетеров, например, — говорит Майка.
— Шпаги теперь не те, — отвечаю я, вспомнив финку Лобова, но тут же сам себя обругал, подумав, что тот урок в мастерской запомнится ему навсегда, не сможет, не должен он забыть и нашу последнюю встречу.
— Ты Лобова уговори, пусть он сделает что-нибудь такое, с гитарой. — Майка стала называть по именам чуть ли не всех моих учеников, не забыла и Штифтика, и Саню, и уж конечно, Глеба, она предлагала карнавальные роли, которые больше всего могли подойти к характеру или наклонностям каждого. И мне показалось, что знает она моих парней лучше, чем я. Вот кто прирожденный педагог, светлый, ясный человек, и всякий, кто оказывается с ней рядом, светлеет, проясняется от ее душевного света.
Я пообещал поговорить с группой. Сунул журнал под мышку, вышел из комнаты мастеров и направился в столовую. Сегодня пошел туда не для того, чтобы последить за порядком, — я ждал Никиту Славина, как ждал еще так недавно Глеба.
В огромном зале, как обычно, нетерпеливая толкотня перед буфетом и около раздаточного окна. Мои уже все получили и сидят за разноцветными столами на дюралюминиевых гнутых ножках, не шаркают сегодня ни ногами, ни стульями по каменному полу, — сосредоточенно жуют, аккуратные, дисциплинированные до странности. Я остановился возле дверей. Увидели меня, стали переглядываться, переговариваться, словно бы началась у них игра в испорченный телефон.