То был не только танец ритмов, а еще и танец чувств, танец-рассказ, признание. Она была маленькой птичкой с белыми и голубыми перьями, и ей очень нравились гладкие нежные перья, она оглаживала себя и сзади и спереди, быстро-быстро переступая веселыми ногами. Она перепрыгивала с места на место, покачивала головой. Она не знала, для чего это делает, почему ее качнуло вправо, влево, отчего она не смотрит на того, с кем танцует. Она оказывалась будто бы совсем одна.
А ему, резкому, длинноволосому, хотелось бодаться, растопырив руки. Или, быть может, сердито разгребать воздух, или изображать неуклюжий бокс. Ему, кажется, больше всего хотелось быть неуклюжим и грозным и даже немножко страшилищем. Но все равно получалось так, что она хорошо знала, какой он не страшный и не сердитый.
Он и Она — их было много в зале. Этот зал мог напоминать шабаш, или огромную сковороду, на которой извиваются грешники, или весеннюю поляну счастливых влюбленных. Это уж кто как захотел бы увидеть.
Как бы так сделать, чтобы мои ребята навсегда остались естественными, самозабвенно доверчивыми, как в танце? У них что в жестах — то и в эмоциях, что в глазах — то и в душе. Жалко, что я не остался с ними, а ведь как настойчиво клянчили: «Леонид Михайлович, пойдемте вместе, ну пойдемте хоть раз, что вам стоит сходить с нами в «лягушатник». Сидел бы сейчас в кафе и ел мороженое...
«Тюх-тюх-тюх-тюх, разгорелся наш утюх», — запричитал какой-то полнотелый дядька возле ванной комнаты и пошел наступать на пожилую бойкую женщину. Свадебное веселье, оказывается, было еще в силе. «Уходить, уходить, немедленно уходить», — говорил я себе, незаметно открывая дверь на лестничную площадку. Но вслед за мной туда сразу же выбежал Мишка, а за ним и Катя.
Глава шестая
— Ты куда? — спросила Катя.
— Да вот, прогуляться немного.
— Мишка, пройдемся тоже, подышим.
— Это как же, со своей свадьбы сбежать? Неудобно.
— А никто и не заметит. Не хочешь — я с Ленькой пройдусь.
— Да брось ты, — недовольно сказал Мишка. — Давайте тогда возьмем три-четыре такси и всей свадьбой, с ветерком...
— Не хочу, чтобы все. Или мы втроем, или я с Ленькой. Выбирай.
Катя смотрит на Мишку, Мишка смотрит на меня.
— Тогда уж на мотоцикле, — начал было Мишка и вдруг воодушевился: — А что? Поехали! Только не по улицам, по набережной. Там поменьше движение.
Вышли во двор. Мотоцикл словно бы ждал нас. Катя села в коляску, я на заднее седло. Мишка завел мотор.
— Эх, прокачу, — ухарски сказал он и увеличил обороты. Мы погнали мимо домов, мимо фонарей. Ветер хлестал в лицо. Так можно ездить только со зла. Галстук Мишки перелетал через плечо и трепыхался за спиной.
Мы мчались, обгоняя машины, под мостом чуть было не задели за металлические опоры. Ночь была теплой, безветренной, ехать было хорошо и странно. Свадьба на милицейском мотоцикле. Мишка что-то кричал, но я не слышал: ветер относил его слова. Катя оборачивалась и тоже что-то кричала непонятное. Слева, по другую сторону Обводного канала, черной скалой поднимался к небу семиэтажный дом с башенкой на крыше. На последнем этаже, там, где округляется угол дома, бледно горели три окна. Это комната нашего бывшего общежития. Кто-то живет в ней теперь? Кто спит у окна? И почему так долго не гаснет свет: «режутся» ли парни в домино, поют ли песни, справляют ли день рождения, готовятся ли к зачетам?
— Стой! — закричала Катя. — Стой, больше не хочу!
Но Мишка все гнал и гнал вдоль темной и неказистой набережной.
— Стой, Мишка! Стой! Выпрыгну.
Остановились.
— В чем дело? — спросил Мишка.
— Пойду пешком, мне плохо.
— Не выдумывай, давай вернемся.
— Не могу, поезжайте одни. Я сама.
— Не дури. Тут далеко.
— Все равно не могу.
— Садись, я потихоньку, — сказал Мишка.
— Нет, поезжайте, я пойду одна.
— Вот еще, — сказал Мишка. — Садись и поехали.
— Не командуй, — сказала Катя. — Пусть вон Ленька меня проводит. А ты поезжай.
— А ну вас, как хотите! — Мотоцикл взревел, рванулся, и только красные огни долго еще плыли по набережной канала.
— Что с тобой, Катя? Зачем ты так?
— Давай-ка и ты уходи домой. Никто мне не нужен. Иди-иди.