— Да вы что, сдурели?! — крикнул шофер и все же остановился.
Бегом назад, в сторону, в переулок, лишь бы поскорее не слышать больше и не видеть... «Прощай навсегда».
Опять бегу, опять проваливается земля под ногами. То к ней, то от нее... И так всю жизнь?
Остановись. Разве есть еще надежда? Она простилась, и ты простись, но почему такая досада?
Мальчишка. Наверное, я всегда был для нее мальчишкой, и мог быть другом, братом, но не мужем. «Если хочешь знать, я все в жизни только сама себе выбираю...» Так и есть, ты права, я помню, как ты это сказала в нашей техникумовской столовке.
Я снова иду по Можайской, вот булочная на углу, газетный киоск, а вон общежитие, будто кружу... Вокруг себя самого? Я был, и меня уже нет. Был радостным, ясным, наполненным, все было во мне, и я был во всем. А может быть, то был не я? А может быть, не я — вот этот?..
— Эй, жених, иди сюда! Кончай дурить!
Догоняют. Не захотела оставить.
— Ленька, садись, поехали, нас ждут.
— Ждут тебя. Поезжай.
— Без тебя не поеду. Хочешь, выйду, пойдем пешком? Не сердись, ну пожалуйста.
Я не мог справиться со своей болью.
— Тебя ждут, поезжай.
— Без тебя не могу.
Я резко захлопнул дверцу.
— Поехали, и побыстрее.
— Прости меня, прости. Это не я, это совсем другая тебя мучила, я и не знала себя такой, не думала, я недавно поняла... — И притихла. — Ты переменился, Ленька. Только поздно... Все поздно, вон уж и дом впереди, приехали.
И все стало иным в ней опять: тон, жесты, выражение глаз, — мы приближались к ее дому, и все наше с ней уходило, отлетало далеко в прошлое или, вернее, в невозможное, которое нужно поскорее забыть.
— Послушай, а где ты все-таки работаешь? — спросила она с веселой непринужденностью.
— Я же сказал — мастером в училище.
— И ты доволен?
— В общем, да. С ребятами мне хорошо.
— А ты бы не смог Мишку туда устроить?
Мишку устроить?!
— Что делать Мишке в ПТУ? Не пойдет он туда. Зарплата не ах, и на коне не поскачешь.
— Уговорю. Не нравится мне его работа. Каждый день друзья-приятели, и носится как ошалелый. Ты сам видел.
Когда-то мне казалось, что Мишка прирожденный мастер. Во всяком случае, на педагогической практике ребята не отходили от него ни на шаг. Мишка умел занять мальчишек и какой-нибудь веселой историей, и показом приемов самбо. И слесарное умение, навыки передавал он играючи, непринужденно и основательно. Но теперь я бы не хотел и близко подпускать к ребятам этого удачливого и бесцеремонного самбиста. Чему он будет учить? Побеждать жизнь бицепсами? Перекидывать через себя?..
— Сейчас, Катя, рано об этом говорить. Весна, конец года. И вообще...
— Дай мне свой телефон, если есть. Мало ли что? Скажи, я запомню.
— Семьдесят семь — двадцать один — тринадцать. Коммунальный. Можно звонить в любое время, я засыпаю поздно.
— Подловили вы меня, голубчики молодожены, — сказал шофер, притормаживая невдалеке от Катиного дома.
— Не сердитесь. Все непросто. Спасибо за советы, — сказал я, подавая деньги и не скупясь на чаевые, чтобы хоть в этом не разочаровать так искренне раскрывшегося нам человека.
Деньги он сунул в карман не глядя и, ни слова не говоря, рванул с места. Больно задел меня этот жест. И прав шофер, и не прав, и не оправдаешься перед ним. Так и будет он теперь возить по городу нашу историю и рассказывать ее всем. Все непросто. Даже то, что я дал ему чаевые. Пойди разберись тут, где от всего сердца, где обычай, «динамические стереотипы», а где — против совести, чести и закона.
Катя опередила меня. Торопилась к дому, едва сдерживая шаг. Нас не было минут сорок. Что подумали они там? Где Мишка?
Кто-то стоит у дверей парадной. А вон и Мишка. Ноги расставлены, руки на груди. Все молчат, ждут. Что-то зловещее в этом молчании. Я опередил Катю, подбежал к Мишке:
— Прости, это я виноват. Решили вернуться в такси, да вот дали крюка.
Мишка набычился, молчит, не смотрит и не слушает. Глаза мутные от водки и злости.
— Ты что же это... — шипит он и внезапно дергается от сильного удара по щеке. Катя замахнулась еще раз, но этот тощий, в очках, отстранил ее:
— Уйди, ты не права. А этого надо проучить, — говорит он, косясь на меня.
— Вы что, с ума сошли?! — закричала Катя. — А ну, убирайтесь отсюда! — Она толкнула Мишку, тот дернул ее за платье, и звук разрывающейся материи был таким отчетливым и страшным, что Мишка потерянно опустил руки. Теперь уже все стояли виноватые и потерянные вокруг Кати.
И в тишине я услышал всхлип. Катя закрыла лицо руками и побежала в дом, вверх по лестнице. «Не приходи больше к нам никогда!»