Мишкины «девочки» жили невдалеке от Витебского вокзала, в старом доме, в глубине двора. Темно было и странно. Шли мы будто крадучись. Черные коты выпрыгнули наперерез из мусорных бачков, стая голубей, наверно с испугу, вспорхнула и перелетела с карниза на карниз. Мы пересекли двор. Мишка постучал в темное окошко полуподвального этажа. Стук был громкий, бухающий, кажется, на весь двор, во все квартиры сразу: вот мы! Открывайте поскорее! Мы пришли!
И тут вдруг я испугался: так страшно и стыдно было идти к незнакомым девчонкам. Это же не с цветами и с коробкой конфет на день рождения, не какая-нибудь романтическая встреча под часами, это ничем не прикрытое и громкое бух-бух-бух в окно.
«Не думай, не вспоминай ни о чем, одурей», — приказал я себе. Но твое имя, Катя, как обжигающий свет вдруг вспыхнуло во мне, и сразу же, в то же мгновение явился мой двойник — негодяй с усиками: я вспомнил фильм «Ночи Кабирии».
— Да ну их, пойдем отсюда, — сказал я. — Как-нибудь в другой раз.
— Должны быть дома, — сказал Мишка. — Зачем это — в другой раз? Пришли, и все тут, — и Мишка снова постучал.
Отдернулась занавеска, выглянула какая-то молоденькая, позыркала, погрозила кулаком.
— Это Люська, все в порядке, — сказал Мишка. — У нее еще сеструха, Зойка, кондуктором на автобусе работает. Красивая, между прочим, баба, хоть и рыжая.
Мы поднялись по ступеням, их было всего пять или шесть, свернули влево, уткнулись в дверь, стали ждать. Вскоре что-то хрустнуло в глубине — это отдернули крюк, и снова в приоткрытую дверь высунулась мордочка — маленькая, лисья.
— Люська, привет, — выдавил шепотом Мишка. — Ты уж извини, я тут с приятелем.
Дверь открылась пошире. Люська стояла в халате, тоненькая, остроносая. Смотрела больше на меня, а не на Мишку.
— Уж ладно, входите. Только тихо. Соседи, — предупредила она устало и без всякого выражения на лице.
Мы с Мишкой пошли за ней на цыпочках по коридору, мимо кухни с множеством перевернутых кастрюль на полках и оказались в довольно просторной комнате, перегороженной шкафом. По обе стороны от него стояли кровати. Одна из них, новая, деревянная, была аккуратно прибрана, а другая, железная, походила на свалку белья. В комнате была еще и детская кроватка, она стояла в углу, в отдалении.
Большой круглый стол под старинным матерчатым абажуром с висюльками располагался таким образом, будто он вместе со шкафом был как бы границей двух условных половинок комнаты, двух государств.
Мишка сразу прошел на середину комнаты, по-хозяйски сел за стол.
— А где Зойка? — спросил он.
— На работе. Скоро придет.
— А где мальчишка?
— У родни.
Люська забралась на кровать с разбросанным бельем, села спиной к стене, поджала ноги, оказалась совсем маленькой. Лицо ее было по-прежнему безучастным, но я заметил, что она все чаще поглядывает на меня и, кажется, отходит от своего сна и безразличия.
— Ну дак что, Миха, — сказал я тоже по-свойски, — доставай, что прихватил.
— Успеется, — сказал Мишка, но все-таки полез в карман брюк и вытащил пол-литра водки. Люська даже не повернула голову. Только спросила:
— Курить есть?
— А как же, — сказал я и достал пачку сигарет. Я протянул ее Люське, а сам присел на кровать, чтобы зажечь спичку. Коробок взял у Мишки. Руки у меня дрожали. Люська щелчком выбила сигаретку, палец у нее был тоненький, с крашеным ногтем, сигарета выскочила не сразу. Люська размяла ее, понюхала, произнесла: «Не фонтан» — и склонилась над зажженной спичкой, втянув щеки. Закурили и мы с Мишкой. Делать было нечего, говорить тоже было не о чем.
Странно и совестно было мне смотреть на моего приятеля, и незнакомую девчонку, и на самого себя, отраженного в осколке зеркала. Никогда не думал, что будет так вот скучно, буднично.
Послышался стук в окно. Негромкий, но отчетливый. Три раза.
— Это она, — сказала Люська, влезла в тапки и пошла открывать дверь.
— Ну что скис? — подмигнул Мишка. — Все будет тип-топ. Ты разнарядку понял? — спросил он. — Зойка тоже баба в порядке. Даже лучше, чем Люська. — И вдруг он словно спохватился, сделал вид, что обиделся: — А ты смотри-ка, Люська на тебя с ходу глаза пялит. Ах ты тихоня!