Да и наш директор похож на свой кабинет: одет элегантно, одежда ему к лицу, но так и хочется помять его немножко, пожамкать, чтобы стал он чуть-чуть попроще. Лицо у Коли мужественное, волевое — супермен, так сказать! И как будто все на свете ясно этому человеку, все предопределено и в его поступках, и в словах, и в чувствах.
— А ты не знаешь, в чем дело? — горячится Майка, уже переходя на более прямой разговор. — Выгнал человека с работы и забыл? Что с тобой, Коля? Человек ты или администратор?
— Ты это о чем? — спросил он. — Об Акопе? Так на, читай, — и он протянул ей лист бумаги.
— Не нужна мне твоя бумага, оставь ее при себе, — отмахнулась Майка. — Я верю Акопу больше, чем всем этим бумажкам.
О неприятностях Акопа я уже знал. Он сам рассказал мне о конфликте, который произошел в гостинице какого-то города в Прибалтике. Его там обвинили в хулиганстве, хотя в действительности он, со свойственным ему чувством справедливости, заступился за незнакомого ему постояльца, которому нагрубили администратор и директор гостиницы. Потому мне было интересно, что за документ протягивает директор Майке.
Я взял листок из его руки. Это было письмо в наше управление от директора гостиницы. В левом углу письма, наискосок, размашистым почерком была начертана резолюция начальника управления: «Директору училища. Разобраться и принять меры».
— Мало ли какие приходят бумаги! — горячилась Майка. — Ты говорил с Акопом?
— Попробуй с ним поговори, — развел руками директор. — Я его не гнал. Он сам раскричался, бросил на стол заявление. Я у него спрашиваю: «Что ты там наделал?» А он говорит: «Надо было им всем морду набить, жалею, что не набил». Он так разошелся, что я думал — и мне смажет.
— Эх вы! Да как вам не стыдно, мужчины! — сказала Майка, обращаясь теперь не только к Николаю, но и ко мне. — Неужели вам в голову не приходит, что если уж наш Акоп хотел кому-то морду набить, так, значит, было за что. Сидите тут! Думаете!.. — резко оборвала Майка, повернулась и ушла, хлопнув дверью.
Мы с директором переглянулись. Закурили.
— Ну и характер, — сказал он. — Я ее боюсь больше всякой комиссии. У Акопа тоже темперамент, сам знаешь! Я с ним как с человеком хочу поговорить, а он мне вот это заявление в нос.
В заявлении Акопа было написано: «В связи с тем, что я не согласен с мнением о моем моральном облике, прошу уволить меня по собственному желанию».
— Ну вот, что бы ты стал делать на моем месте? — спросил директор. Не тот уже был Николай, который пять минут назад выглядел спокойным, волевым и всезнающим суперменом. Глаза и руки выдавали его. Как я не знал, что мне делать с Бородулиным, так и он не мог разобраться, как поступить с Акопом. Николаю и вправду нужен был мой совет. И я, кажется, впервые подумал о директоре не отстраненно — он, мол, где-то там, наверху, приказывает, распоряжается, делает разносы, и все это, так сказать, с высоты и свысока, — а вот оказывается, на самом-то деле все его приказы и разносы требуют тех же самых нервов, таких же, может быть, бессонных ночей, что и у меня.
— Слушай, Коля, — сказал я ему, — пошли ты все это подальше. Ты что, в гостиницах не бывал? Или Акопа не знаешь?
— Как не знать, — улыбнулся Николай.
— Тем более. Возьми-ка ты его заявление и ту писулю из гостиницы, рвани на четыре части и в корзину. Пройдет два дня, дело и поостынет, я уговорю Акопа, он принесет объяснительную записку, вот и все пироги. Ты согласен со мной?
— Пожалуй, что и так, — сказал Николай и тут же порвал оба листка — и письмо из гостиницы, и заявление Акопа.
— Пока. Завтра у меня собрание, может, придешь? — спросил я.
— Прости, Леонид, не уверен. Завтра у меня дел выше крыши.
— Ну и ладно, пока.
— А Майка правильно нам врезала, — сказал он, когда я уже выходил из директорского кабинета.
Возвращаясь в мастерскую, я спросил себя: а я бы мог быть директором? Приказывать, решать, распоряжаться всем училищем? И тут же посмеялся над собой: конечно, гигант мысли, тоже супермен, так сказать, в век технической революции. Ох уж эта техническая революция. Если бы не Майкино сердце да не ее смелость, никто и ничто не помогло бы Акопу. Как мне никто не сможет сейчас помочь, кроме меня самого.
Когда я вернулся в мастерскую, Бородулина там еще не было. Его тиски по-прежнему были раскрыты. А парни уже работали вовсю, — кажется, никто даже не посмотрел на меня, все увлечены делом. Раскраснелись лица, покачиваются чубчики, — люблю я это напряжение, эту радость мышц, этот энергичный деловой шум и азарт мальчишек.