И все-таки я плелась вдоль обочины за Зевой с тяжелым сердцем. Он выкладывал всю подноготную их с Эвелиной семьи – как они вынуждены скрывать преступный род деятельности и имитировать счастливые студенческие годы перед воспитателями. Андрей вырвался вперед и, сцепив ладони на затылке, бодро шагал по пустоши и в какой-то момент, увлекшись болтовней, перестал кидать на меня взгляды через плечо. Не сказать, что я черства к проблемам других, но почему-то история Повелителей мух мне приелась, будто я неоднократно слышала ее, поэтому двигатели моей эмпатии сработали вхолостую.
Я отстала, засмотревшись на изваяние, жившее в маленьком «домике», поросшем мхом. Столбик, воткнутый в гравий, в вышину не более полутора метров, слегка покосился, и башенка с циклопом, усевшимся в позе лотоса, опасно склонялась вправо. Циклоп смотрел выпученным глазом, в центре которого зияла выемка зрачка. Его пухлое тельце покрывала шерсть, изображенная умелым мастером в виде тоненького ворса.
– Ой, Верун, ты чего это тут? – ко мне подлетел Андрей и, поправив очки, оглядел содержимое домика. – Ого, сколько ништячков!
Зева говорил про дары, которыми был окружен пучеглазый божок: драже в глазури, тянучки, жевательные резинки, батончики, похожие на шоколадные, орехи, неопознанные сласти в разноцветных упаковках. Я только успела рот открыть, как ненасытный Повелитель мух уже слопал какую-то конфету и тут же выплюнул, скособочив рот:
– Горечь, – сказал он, потирая губы.
– Зачем ты это съесть-то пытался? – спросила я, помассировав висок. – Просрочено же. Или несъедобно вовсе.
Андрей пожал плечами и мило улыбнулся. Инфантильный-таки братец достался Эвелине, но она его любила, а он – ее, и вместе они составляли ту пару костылей, на которую опирались на сложном жизненном пути.
Мой взор упал на горизонт дороги, у которой, казалось, не было ни начала, ни конца, как у этого утра. По сердцу скоблили ржавые гвозди беспокойства, и я не могла найти этому объяснения, лишь сказала Зеве, что нам пора возвращаться в лагерь. Напоследок взглянула на циклопа: с нижнего века стекала густая капля меда, будто циклоп им мироточил, но наваждение пропало, стоило моргнуть.
По возвращении нас встретила Эвелина и, пока Ян «перезагружался», мы обменялись парой слов. Как я поняла, Повелители мух обеспокоены тем, что эпизод в Пролете Земли завирусился в АКАШИ – все верно, наши горе-робототехники и без того под прицелом. А тут предаются огласке грехи праведных аистов, отраслевой корпорации, единственной во всей Вселенной, у которой наверняка найдутся средства и ресурсы, чтобы прихлопнуть двух мух.
«Надо решать проблемы по мере их поступления, – подумала я, сворачивая спальник рулетом и засовывая его в мешок. – Сегодня главный вопрос – куда занесет нелегкая четверых неудачников?»
Волосы мешались, и я убрала их за уши, кряхтя в попытках упаковать спальный мешок. Что на Земле, что на «заброшке» – чехлы в два-три раза меньше содержимого, как по закону подлости.
– Дай сюда. – Ян, внезапно подошедший, вырвал мешок у меня из рук и в два счета справился с задачей. Он затянул веревки и пихнул мешок мне, а я едва успела его подхватить.
– Спасибо, – процедила, сжав мешок до обескровленных пальцев.
– Я это сделал, – ответил, обернувшись, макет, – потому что не в силах смотреть на твои жалкие потуги. И где тебя откопали Вельзевулы? Балласт. Несмышленое одноклеточное.
У меня загорелись щеки, я швырнула мешок в дорожную пыль и подняла тяжелый взгляд на макета; вспышка удивления на его лице сменилась надменным видом. Он спросил, наклонившись ко мне, как тогда, на Седьмом этаже, нависая птицей-падальщиком:
– Что такое, мелочь? Задел за живое?
Я проигнорировала едкие слова, находя себя в отражении голубых глаз: задвоилась, тяжело дыша от нахлынувших чувств, все судорожней и судорожней вздымались мои плечи, а после я резко развернулась, хлестнув Яна по лицу волосами, и зашагала к водонапорной башне. Не пикнув – а это дорогого стоило.
Забравшись по аварийной лестнице на верхнюю площадку сооружения, взялась за решетку и опустилась на клетчатый пол. Ветряные потоки тревожили сердце, заставляя его биться чаще, и сдували с глаз слезы. Я дважды кратко вдохнула и, подобрав колени, спрятала лицо. Поддаваться унынию – последнее дело, особенно той, что пережила все на свете. Мистер Уайльд, вы были не правы – пережить можно все, включая собственную смерть.
«Несмышленое одноклеточное на месте героини меча и магии, так еще и макет на меня взъелся. Он говорит мне гадости его языком, и от этого так фигово на душе».
– Эй, нам пора выдвигаться.