На прямой вопрос, получил прямой ответ:
Я одна не смогу обеспечить для вас столь же высокий уровень жизни. Все мужики гулены. Так есть ли смысл менять шило на мыло.
Но чем старше я становился, тем яснее понимал, что маме просто нравится постоянно жить в страданиях и играть роль обиженной. У всех в этой жизни свой кайф. А если кому-то что-то не нравиться, он берет и меняет свою жизнь.
В детстве, я был уверен, что никогда не стану таким как отец. Что у меня будет одна единственная, которую я буду безмерно любить, уважать и ценить и никогда, никогда не заставлю плакать. Буду дарить ей только счастье и радость, в ответ на ее заботу и любовь. До определенного времени у меня это не получалось, но лишь потому, что со мной рядом не было ее. Той самой, единственной, что заменит собой всех, наполнит мою душу, той самой безграничной любовью. В свете которой, все другие, безнадежно померкнут и станут не интересными.
Теперь, она у меня есть. С ней я безгранично счастлив, она заполнила собой весь мой мир. В ее свете, других, я просто не замечаю. День ото дня она мне открывается все больше, и я люблю ее все сильнее. Я раньше, даже и представить не мог, что кого-то можно так сильно любить. Я думал, что и так люблю ее так, что больше некуда. А нет, есть куда. Мои чувства к ней, каждый день расширяются и захватывают меня все больше.
Будь я богом миры сотворяющим, я бы каждый день создавал по десятку самых прекрасных миров и планет и кидал к ее ногам, за одну лишь ее улыбку.
Но, Боже! Как же я скучаю по отцу! Я даже и не думал, что мне будет так тоскливо и пусто без него, словно частичку самой души вырвали с мясом и эта рана не затянулась даже спустя два года. Даже сейчас дышать тяжело и зябко на ветру без него.
— Чего не заходишь?
От голоса мамы за спиной, передернуло. Пора.
— Сейчас.
— Киюся! Мама авет!
Громкий, звонкий и вечно восторженный Сережкин голосок, как всегда, разметал грусть в клочья.
Я подхватил свою маленькую, косолапую копию на руки и чмокнул в пухленькую щечку. Как же я его люблю! Да нет, не люблю — обожаю! Просто наблюдать за ним невероятное счастье. Он меняется ежедневно, с каждым днем все прекраснее и интереснее, моя радость. Мое лекарство от всех печалей.
— Какой же ты уже большой! Какой красивый! — восхитилась мама, погладив малыша по кудрявой головке, а он ей подарил самую лучезарную свою улыбку, которая способна растопить даже тысячелетнее льды Арктики. — Вот же счастье мамино. Да? Ты мамино счастье? Красавчик!
Малыш застеснялся и уткнулся мне в грудь. Я опустил его на пол:
— Беги. Скажи, сейчас будем.
Малыш мигом умчался с радостным топотом.
— Вот постреленок. Не обидно, что отцом тебя не зовет?
— Нет. Я ведь им не являюсь. Пусть знает все, как есть.
— А я ведь много ночей не спала, все думала, правильно ли тогда поступила, позвонив тебе. Теперь вижу, что правильно.
Я обнял маму, прижал к себе, уткнувшись носом в ее свежа покрашенные рыжим волосы.
— Спасибо. За все спасибо, мам. Я понимаю, что тебе тяжело и некомфортно. Прости за это. Но я люблю ее. Действительно люблю. Мне хорошо с ней.
— Вижу, мой хороший. Да и Марина твоя — чудная девочка. Честно. После всего случившегося, я не ожидала, что она поступит именно так. Я надеюсь, ты не сердишься, что она ходит сюда почти каждый день?
— Да, ты, что?! Как я могу? Я бы и сам с удовольствием сюда ходил вместе с ней.
— Ну, теперь, думаю, будешь. Квартиру побольше, уже нашел?
— Загородный дом с большим двором. В нем три яблоньки, вишня и кедр большой. На новый год заместо елки наряжать будем.
— Красотааа! — блаженно вздохнула мама. — зайду как-нибудь.
— Заходи. Мы будем рады.
— Идем?
— Идем.
Мы прошли по террасе, и я замер ненадолго возле застекленных дверей. Содержание в этом пансионате обходилось нам с дядей в сто тысяч в месяц. Но не жалко. Для него не жалко.
Выглядел он куда лучше, чем я себе представлял. Не худой, лицо светлое, гладко выбритое, моложавое, как прежде. В дорогом костюме и чертовски дорогом инвалидном кресле, которое, если бы не ручки и колесики больше бы походило на дорогущее офисное.
В тот день, когда он защищал Марину, его разбил инсульт. Какое-то время, он жил у Веры, но потом, сам попросился в интернат, что б не быть ей обузой и мы нашли лучший из вариантов.
И, не поверите, этот старый хер, даже здесь не пропал и нашёл себе женщину! Одна из сиделок закреплённые за ним, на девять лет его моложе, добровольно и днюет, и ночует уже полгода в его апартаментах, вон стоит, обнимает так нежно и улыбается как самая счастливая женщина на свете.
Плюс мама навещает его ежедневно, когда не на смене, а Марина, так и вообще, каждый день! У него начались родовые схватки, к нему приехали прямо из роддома. И отмечали благополучное родоразрешение. Он не пропустил еще ни один день из жизни сына, смотря на него либо лично, либо в скайпе. Его часто навещают дочери, он плохо говорит, но тем неимение, общаться приспособился, и лишь со мной молчит и даже взглядом не удостаивает несмотря на то, что я искренне забочусь о дорогих ему людях, но для него, это видимо не аргумент к прощению за мою искреннюю любовь, к его горячо любимой девочке.
Я и сегодня не хотел идти, но он мне сам написал в чате, что приглашает на свой шестидесятилетний юбилей.
Почувствовав мой взгляд, отец посмотрел на меня и улыбнулся мне, впервые за эти два года он мне улыбнулся. У меня аж глаза защипало как в детстве, когда он мне долгожданного щенка подарил.
Отец нажал на кнопку на подлокотнике своего кресла, подъехал к двери и сам открыл ее для меня.
— Чего с-стооо-ишь, я и так ддооолг-го тебя ждал!
Произносит старательно, волнуясь и улыбаясь, а из глаз катятся слезы.
Я крепко его обнимаю и шепчу то, что давно нужно было:
— Прости меня, папочка! Прости, что сделал больно. Но я тоже люблю ее. Очень люблю.
— Я знаю, — кивает с доброй улыбкой. — Мне время было нуже-н-ноо убедитьсяаа, что не обидишь, как я! Я ппооо-тоомм и дочкааам сам все сказаллл.
— Ты сказал??
— Яаа! — отец улыбается так озорно и счастливо, глядя на мое удивление, что мне остается лишь рассмеяться.
Я-то думал, они сами обо всем догадались, когда заявили, три месяца назад, что совсем не против, если я буду оставаться ночевать в маминой спальне. Так, дескать, удобней будет. А сами улыбаются и такими хитрющими глазенками зыркают, мол, да давно мы про все знаем, и рады за вас от души.
Да и знали, наверное! Ничего от их проницательных глазок не укроешь.
Я оставался ночевать у них, когда Сережа болел, чтобы дать Марине отдохнуть, но никогда в одной комнате с Мариной. Но они, конечно, все понимали, и им просто нужно было знать, что их любимый папочка непротив, что мы его не придаем.
Забавно, но все получилось именно так, как я и хотел, он сам поговорил с девочками, сам благословил нас. Жаль только, что благословение досталось нам ценой здоровья отца, но каждый получает то, чего заслуживает.
— Спасибо, пап, — я присел перед ним, взял дрожащее руки в свои, хотелось согреть его своим теплом.
— Тебе спасибооо, что забооотишьсяаа о них.
Папа улыбался мне, и улыбка его радовала меня не меньше Сережкиной, ей богу! Как же я его люблю! Несмотря ни на что и вопреки всему. Просто, потому, наверное, что я частичка его тела, а он — моей души.
Мы с полминуты просто смотрели друг другу в глаза, говоря обо всем молча, стука наших родных сердец сейчас было достаточно.
— Ттоолькоо не обижай ее. Прооошууу, — тихо прошептали его губы.
— Никогда. Обещаю! — ответил, утирая слезинку, катящуюся по его правой щеке.
Конец