За тебя, моё местечко,
Не замолвил Б-г словечко,
Даром, что еврейский Б-г!
И хотел бы, да не мог!
Здесь сильнее всех урядник,
Разводящий у судьбы.
Им и выпасен волчатник
Для погрома и гульбы.
Так случилось, так сошлося, -
Что поделать! Вэ из мир?
Боль свою уйми, Иося,
Тихо, смирно смерть прими!
Йёся шеей грустно вертит,
Йёся бьётся о плетень…
Он бы принял, да у смерти
Не приемный нынче день.
* * *
Ходят евреи тудой и сюдой, -
В Израиле на них нету квоты.
И многие из них, конечно, с бородой,
Как их бородатые анекдоты.
Старый-престарый еврейский анекдот.
Какой? Есть разница? – Не этот, так тот.
Дело не в анекдоте. –
В народе!
То, что у нормальных людей неприятность,
У еврея – повод для шутки.
Наши остроты - это наша кратность
Лихолетиям нашим жутким.
В просветах бед – юмора бред.
Но еврею он – как замерзшему плед.
Как для гончей – след. Как в пост – мясоед.
Как счастливый билет. Как в тоннеле – свет.
То, что на обычном лице улыбка,
На Йёськином лице – гримаса.
Ушами колышет, как плавниками рыба,
И лыбится! – Ну, что за раса!
- Йёся, шалом, как дела?
Отвечает: - Вы будете смеяться,
Но Розочка, жена, тоже умерла…
Ну, не смешно ли? С кладбища шла…
- Шлимазл! Не делайте паяца!
А Йёся смотрит странно так,
И колокольчиком в руке, - бряк, да бряк:
- У вас не найдётся пушинки клок?
И протягивает ведро и дырявый мешок.
- Йёся, зачем тебе столько пуха?
Интересуются за Йёсю два лапсердака.
Йёся бормочет, косит исподтишка:
- Поменьше - на подушечку, Диночке под ухо,
А побольше – для Б-га, на облака…
Спрятаться, спрятаться, цукете, земеле…
за облачком, за облачком, за белым пологом.
Разве можно видеть эту землю
и продолжать оставаться Б-гом?
Отступление
Путешествую в себя,
В свою память, в своё детство,
Может, там найдётся средство
Жить, о павших не скорбя.
Там, где нежилась мечта
Тихо будущего возле
Разграничила черта
Мою жизнь на «до» и «после».
То, что было до меня,
Мне поведала родня,
А что сбудется за мной,
Сгинет, как росинка в зной.
То, что было в жизни «до», -
Как счастливое лото,
А что «после», – просочилось
Как вода сквозь решето.
То, что было после, боль
Перемешана с надеждой…
И живу я дымом - между
Небесами и трубой.
* * *
Как нынче вижу рожи те,
И речи – всё о том:
- Ну, так живёте-можете?
- Как можем, так живём.
Достатку нет, унылые,
Шалеем от вражды…
- Кто вам мешает, милые?
Да всё они, жады!
Дорожки все неровные
Для тех, кто колченог,
У них всегда виновные
Чужой народ и Бог.
2
Может быть, Йёськин сын,
Если был у Йёськи сын,
А может быть, Йёськин внук,
Если был у Йёськи внук, -
Словом, наследный кто-то
Из Йёськиного рода,
Бежал, обиды надраив,
Из родимого края.
У редкого еврея не найдётся резон
Двинуться за горизонт.
Оттого-то – сани ли, дроги,
Самолёты ли, поезда, -
Еврею хорошо в дороге!
И видится ему в залоге
Шестиконечной каждая звезда.
Едет, а не ведает, убогий
Что часто ниоткуда в никуда.
* * *
…Его избили вусмерть. Просто так.
На всякий случай. Больше – для острастки.
Родные увезли его в коляске
От тех антисемитских передряг.
Подальше. Скажем, в город Тель-Авив…
Евреев бьют за то, что те – евреи.
Вступился за кого-то он. (Мотив
был прост). За что и схлопотал по шее.
Добро б по шее, - полуинвалид,
Он был шалавой полуизувечен.
- Ты понял? Не высовывайся, жид!
Запомни, вечный жид, что ты не вечен.
Я был знаком с ним. Наша жизнь горчит,
Но в не заладившейся, есть просветы…
Его спасли беэр-шевские врачи:
Коляска, костыли, штыри, корсеты…
Собрали, словом…Жизнь пошла на лад.
И вот уже стоит он без надсад.
И вот уже на ощупь ищут ноги…
Чего? А те разбитые дороги,
Которые зовут его назад!
Случилось это медленно, не сразу.
Он прятал за улыбкою гримасу.
Он долго ностальгией помыкал…
Он честно к новой жизни привыкал…
И вот он уезжает. Мёд горчит.
Он на упрёки тяжело молчит.
Обратно уезжает, - не назло,
А просто так, - берёт и уезжает,