Она легко могла представить Вэнди Морган и ее мать, Сару, лежащих вместе в постели с зажженным светом. Морганы представляли собой такую образцово-показательную семью, какую можно увидеть только в сериалах. Мать Вэнди преподавала изобразительное искусство на государственных курсах. Ее отец, Стив, был адвокатом, и все свободное время посвящал защите в суде неимущих семей.
Живущий внутри Энн ребенок завидовал семейному укладу Вэнди. Ее собственное детство прошло в одиночестве, на обочине взаимоотношений ее родителей, за наблюдением хронической дисфункции ее семьи.
С какой бы теплотой и любовью мать к ней ни относилась, Энн всегда знала, что она для нее на втором месте после отца. Даже теперь. Даже при смерти мать заботилась об удовлетворении нужд своего мужа в ущерб потребностям ребенка. Ее мать была бы шокирована таким открытием, но это никогда не приходило ей в голову, а Энн никогда не говорила ей об этом.
Энн всегда была тихим ребенком, наблюдателем. Она впитывала происходящее вокруг, обдумывала, а выводы приберегала для себя.
Те же самые качества она заметила и в Томми Крейне. Он стремился оставаться в стороне от остальных, оценивая их настроение и поступки и действуя сообразно. Из всех детей, которые обнаружили труп, он был самым чувствительным и мог пострадать от увиденного больше остальных. Хотя и не стал ни с кем делиться.
Если бы Энн могла заглянуть в дом Крейнов, что бы она увидела там? Что Томми смотрит и слушает, как его мать проводит вечера, организовывая по телефону для него встречи с врачами и психотерапевтами? Стал бы его отец слушать о той травме, которую он получил, и отвечать теплом и готовностью помочь? Или же Томми так бы и продолжал отправляться в постель по расписанию, не доставляя никому никаких хлопот, предоставленный сам себе и своим скрытым эмоциям?
У Энн защемило сердце, когда она смотрела в ночь, на окна других домов, которые гасли одно за другим. Долгий день остался позади, но для Томми, Вэнди и Дэнниса он стал началом сурового испытания.
Глава седьмая
Томми сидел один на верхней ступеньке лестницы и прислушивался. Он давно должен быть в постели. Он принял ванну, как делал каждый вечер всю свою жизнь. Надел пижаму, почистил зубы под присмотром отца. Мать дала ему его лекарство от аллергии, чтобы он скорее бы заснул. Он сделал вид, что выпил его.
Томми не хотел спать. Если бы он уснул, то точно увидел бы мертвую женщину, и в его сне она бы точно открыла глаза и заговорила с ним. Или бы открыла рот, и из него бы полезли змеи. Или черви. Или крысы. Он не знал, захочет ли вообще когда-нибудь спать.
Но и спуститься вниз он не осмеливался. Во-первых, мать очень рассердится, потому что уже двадцать семь минут он должен быть в постели. Нарушать расписание неправильно. Во-вторых, потому что она очень громко разговаривала с его отцом — о нем, о Томми.
Что ей делать? Что ей говорить, если кто-нибудь спросит у нее, что случилось? Люди скажут, что она должна была забрать его из школы, и решат, что она плохая мать.
Его отец пытался ее успокоить, говорил, что она ведет себя нелепо.
Томми съежился. Отец сделал неверный ход. Он должен был вести себя по-другому. Потому что теперь звук голоса его матери дошел до предельных высот. Он не видел ее из своего укрытия в темноте около лестницы, но представлял выражение лица. Глаза едва не вылезают из орбит, лицо красное, на лбу отчаянно пульсирует вена.
Глаза Томми наполнились слезами, он прижался к стене и обхватил себя руками, представив, что это его обнимает отец и говорит, что все будет в порядке и ему нечего бояться. Вот как должно было быть и чего он хотел. Но этого не случилось.
Теперь его мать жаловалась, что его придется вести к психиатру, и как ей будет стыдно.
— Простите меня, — шептал Томми. — Простите меня…
Иногда он доставлял много хлопот. Хотя и невольно. Он не хотел падать на мертвую женщину.
Очень тихо он поднялся и побрел назад в свою комнату, а там залез под кровать и достал оттуда своего мишку, которого к этому возрасту должен был давно позабыть. Над ним бы стали смеяться и называть его девчонкой или похуже, если бы кто-нибудь узнал, что он до сих пор с ним спит. Но сегодня ему было все равно.
Сегодня, когда его родители продолжали ссориться внизу, а образ мертвой женщины застрял в его голове, ему было одиноко и очень страшно.
Сегодня была ночь для мишки.
Вэнди прижалась к матери, слушая, как она поет песню.
— Тише, деточка, не плачь, мама песенку споет…
Песня была нелепая, но Вэнди не протестовала. Ее мама пела эту песню всю ее жизнь, когда ей было плохо или она боялась темноты. Хотя ей и не нравилась эта глупая песня, ей нравилось слушать мамин голос. Так она чувствовала, что ее любят и защищают.
Они свернулись калачиком вместе, лежа в постели, в ее красивой светлой спаленке с мягкими игрушками и куклами. Свет был мягким и теплым. События дня, казалось, остались далеко позади, будто страшная история, которую она однажды читала, но уже почти забыла.
Конечно, она не забыла. Нет. Просто не хотела думать об этом, вот и все. Не сейчас.
Ей было интересно, думает ли об этом Томми.
— Ты останешься со мной сегодня? — спросила она, глядя на мать. Она задала этот вопрос в тысячный раз. Просто ей хотелось слышать ответ снова и снова.
— На всю ночь, детка.
Вэнди вздохнула.
— Вот бы папа был здесь…
Мать помедлила с ответом.
— Он в Сакраменто, по делам, — сказала она наконец.
— Я знаю, — ответила Вэнди. Они обсуждали это уже миллион раз. — Но мне все равно хочется, чтобы он был здесь.
— Мне тоже, детка, — прошептала мать, крепко обняв ее. — Мне тоже.
Было поздно, когда Дэннис услышал, как домой вернулся отец. Его глупые сестры уже спали, а мать еще не ложилась. Она сидела за столом в кухне, курила и смотрела телевизор. Отец сейчас потребует ужин, несмотря на то, что уже полночь, а она разогреет ему и подаст, потому что это ее обязанность.
Дэннис стремглав бросился вниз по лестнице, влетел в кухню, схватился за спинку стула и остановился, едва не поскользнувшись.
— Пап! Пап! А вы вырыли мертвую женщину?
— Дэннис! — всплеснула руками мать. — Ты же должен быть в постели! У твоего отца был тяжелый день на работе.
Дэннис закатил глаза. Его мать такая глупая. Его отец всегда так говорит.
— Да, вырыли, — устало ответил отец, доставая из холодильника пиво и открывая крышку за кольцо.
— А она сгнила? А скелет уже видно? Или ее раскромсали топором?
— Дэннис! — снова воскликнула мать, на сей раз громче, чем в предыдущий.
Он проигнорировал ее, не спуская глаз с отца. Его форма была слегка помята, но не грязная. А была бы грязная, если бы он откапывал тело сам. Он, наверное, только давал указания. Он ведь слишком большой человек, чтобы копать самому, — не стал бы, даже если бы и хотел.
Дэннис обязательно помог бы отцу, если бы ему позволили остаться. Но отец потерял терпение, потому что он все время мешался под ногами, и велел ему отправляться домой.
Дэннис ужасно разозлился из-за этого, но, с другой стороны, он поехал домой на полицейской машине, а это было круто. Отец не разрешал ему ездить на служебной машине — чтобы он там не устроил бедлам, — так он отвечал те две тысячи раз, что Дэннис просил пустить его поиграть в отцовской машине. Когда Дэннис попросил в две тысячи первый раз, отец потерял терпение. Больше Дэннис не просил.
— Нет, — ответил отец, вытряхивая пару таблеток экседрина из пузырька на столешнице. — Мы погрузили ее в катафалк и отправили в морг.
Мать Дэнниса суетилась, бегая между холодильником и плитой и бормоча что-то себе под нос, торопясь разогреть свиные отбивные. Отец взял дымящуюся сигарету, которую мать оставила в пепельнице, и затянулся. По телевизору какой-то человек краской из баллончика закрашивал себе лысину.
— Мендес собирается звонить в ФБР, — сказал отец, не обращаясь ни к кому конкретно. — Полудурок.
Мать промолчала.