Петр Гуляр
Забытое королевство
Эта книга посвящается доктору Джозефу Ф. Року
Предисловие
Я родился в России пятьдесят с лишним лет назад. Потрясения, охватившие мир в начале столетия, застали меня в самом раннем возрасте и принесли с собой настолько внезапные и бурные перемены, что свою жизнь я всегда воспринимал скорее как череду многочисленных, почти ничем не объединенных жизней, нежели как логичный и упорядоченный процесс. Несмотря на прошедшие годы, я сохранил яркие воспоминания о детстве. Отец умер, когда мне было два, и поскольку я был единственным ребенком, мать полностью посвятила себя заботе обо мне. Она была необычайно разумной, чувствительной женщиной, глубоко интересовалась литературой, музыкой и красотой природы. Я всегда ощущал, что с родственниками ее почти ничего не связывало, поскольку никто из них не мог сравниться с ней в умственных способностях и разделить широту ее взглядов. Она писала стихи и картины, обладала медиумическим даром; все это отдаляло ее, а впоследствии и меня, от других членов семьи. В круг ее друзей входили выдающиеся ученые и философы той эпохи, и это, вероятно, повлияло на то, каким образом меня обучали — многим казалось странным, что обучался я у частных преподавателей, среди которых были философ и теософ. Хотя тогда я был еще совсем ребенком, я прекрасно помню и нашу бурлящую московскую жизнь, и более тихую и изысканную атмосферу, окружавшую нас в Париже.
Еще в детские годы я начал интересоваться Востоком, в особенности Китаем, Монголией, Туркестаном и Тибетом. Должно быть, этот интерес был у меня врожденным — и, несомненно, со стороны матери. Ее отец и дед на протяжении предыдущего столетия были великими, прославленными купцами, водившими караваны в Кобдо, Кяхту и даже далекий Ханькоу за китайскими чаями и шелками. Они странствовали по всей Монголии, покупая и продавая скот, и вели с Тибетом торговлю пряностями, мускусом и шафраном. К моменту моего появления на свет все это ушло в прошлое, и единственным свидетелем тех славных дней оставалась моя бабушка с материнской стороны, Пелагея, дожившая до весьма преклонного возраста — девяноста семи лет. Долгими зимними вечерами она рассказывала мне длинные истории о том, как ее муж и его отец путешествовали в Китай, Монголию и другие сказочные страны, где когда-то правили пресвитер Иоанн и Чингисхан. Затаив дыхание, я слушал ее рассказы и разглядывал старые расписные коробки из-под чая, на которых прелестные китаянки угощали этим напитком из хрупких фарфоровых чашек бородатых мандаринов с веерами и в богатых головных уборах. Коробки украшали надписи наподобие «Ароматный чай Хун-мэнь», и в нагретом воздухе бабушкиной комнаты еще витал слабый аромат этих чаев. В длинных сундуках вдоль стен хранились странные одежды из Монголии и Тибета, а в углу стояли монгольские самовары, которыми пользовались в дороге караванщики. Я до сих пор вижу, словно наяву, шаманские бубны и флейты, висевшие на стенах. Больше от тех поездок не осталось ничего, в том числе и записей — сами купцы давно умерли.
Бабушке Пелагее посчастливилось умереть незадолго до революции — она к тому времени наполовину ослепла и не могла ходить, но в ее рассказах о прекрасном прошлом всегда чувствовался ясный ум. Потом пришла революция. Мне до сих пор больно об этом вспоминать — нет нужды рассказывать о тех событиях здесь, они и без того хорошо описаны. Мы с матерью твердо вознамерились покинуть Россию. Мы поспешно сели на поезд, шедший в Туркестан, — и обнаружили Самарканд и Бухару в объятиях кровопролитного террора. Дороги, ведущие в Среднюю Азию, были перекрыты. Пришлось вернуться в Москву, но там за время нашего отсутствия стало еще хуже. Мы бежали во Владивосток, где прожили год. К тому же, пока мы были в дороге, случился знаменитый мятеж Чехословацкого корпуса, так что путешествие растянулось на несколько месяцев. Не стану пересказывать здесь все опасности и ужасы, пережитые нами по пути. Наконец мы добрались до Шанхая.
В 1924 году умерла мать; горе утраты казалось мне невыносимым. В тоске я отправился к знаменитому Западному озеру поблизости от Ханчжоу, где по невероятно счастливой случайности повстречал монаха-даоса. Мы тут же подружились — к тому времени я уже овладел китайским, — и он отвел меня в свой монастырь, расположенный на вершине горы в нескольких километрах от города. Там мой новый друг окружил меня поистине братской заботой, а настоятель монастыря принял меня с невероятной чуткостью. С их помощью я, словно по волшебству, нашел душевный покой, и сердце мое начало исцеляться.