— Это немного похоже на признание. Пока.
Машина, переваливаясь на неровностях, завернула за мою "хонду", повернула влево, долго ждала просвета среди потока на хайвее, и вот влилась в него, чтобы сразу стать незаметной. Задние красные огни у всех были уже включены.
Я сел на крылечко и подумал о том, что не догадался купить в городке сигарет. Или даже коробку душистых сигар. Сегодня я бы непременно закурил. Хоть запрягай машину и гони в городок
Не зря я тогда обратился к лугу, шмелям и пчелам.
ДОЖДЬ
Я уже научился замечать здесь медленную и душную волну влажности, которая накатывает перед дождем с Атлантического океана. Ей сопутствует увеличение до беспредела жары, всё обмякает в этой парилке, всё расслабляется, замирает. Никнут верхушки высоких трав на лугу, пчелы становятся ленивее и засыпают порой на лепестках цветов ириса и коровяка, ветерки прекратились, ароматы луга сгустились чуть ли не до кондитерских; вокруг воцаряется тишина — и это самое томительное время дня, и ему есть название — Ожидание. Еще одно слово — морок.
(По городским офисам я замечал, что в такое время служащие всё чаще подходят к чайнику с кофе и курят сигарету за сигаретой, чтобы удержаться в рабочем режиме).
Я ("климатическая канарейка", по местному определению, "метеозависимый"), прекращаю всякую деятельность — нет смысла бороться с природой, ее не переможешь, только потратишь силы на саму борьбу, а себя не поднимешь. У меня есть, слава богу, такая возможность.
Могу, впрочем, в ожидании первой дождевой капли, неспешно пройтись вдоль двух моих грядок, выдергивая там и сям внаглую попершие травины. Могу выйти на свою тропинку — она всё больше протаптывается — и посидеть возле ручья, дыша его прохладой и наблюдая, как обвисают листья на деревцах и деревьях (только хвойные не реагируют на приближение дождя), принести заодно воды домой. Могу, завалившись на час на диван, полистать какую-то книгу. Вникать в смысл страницы не очень хочется, но бег взгляда по строчкам — привычное занятие.
Я сейчас весь обращен в слушание; летний дождь для меня — немалое и интересное событие. За окном темнеет, нарастает некое напряжение… как, скажем, в концертном зале, когда дирижер постучав палочкой по пюпитру, прекратил последние пробы инструментов и вот уже поднял ее, чтобы дать сигнал первому звуку.
В напрягшейся тишине я вдруг слышу далекое ворчание…
Бас-геликон?
Нет. Это, чуть поднимая вздрагивающие черные губы, морща нос и топорща усы, ворчит, лежа в будке, крупный пес, видя, что к его кости, обглоданной и чистой, бочком-бочком подкрадывается соседский щенок.
И так же, должно быть, начинает свою партию бас-геликон в каком-то концерте.
Ворчание, ленивое и приглушенное — этакий предупреждающий рокот — полно, однако, мощи.
А щенок смелеет. Он, будто играя, то припадая на передние лапы, то прыгая, все-таки подбежал и схватил кость.
Пес рявкнул. В одно мгновение выскочил он из будки. Пушечно громок его рык. Щенок выронил кость и удрал, а громовый рык прокатился по всему небу, руша снеговые горы облаков, вызывая на них обвалы.
И вот, почудилось, проснулся и вышел во двор хозяин, разбуженный псом. Сверкнул вверху кнут, щелкнул резко — и оглушительно загрохотал огромина-пес, мечась возле будки, скаля белые зубы, звеня цепью, бросаясь, непокоренный, вышедший из повиновения, на хозяина, который раз за разом взметывал сверкающий кнут и опоясывал им бушующего пса.
Сшибленная одним из его могучих бросков, упала бочка с водой, твердь не выдержала, треснула — и на землю хлынул дождь…
Над головой уже грохочет беспрестанно, и перед глазами возникает еще одна сцена, другая — в темной, почти черной туче, нависшей над моим домиком, как в старинном замке, дерутся сверкающими мечами два великана. Падают на каменные плиты пола сшибленные ими старинные доспехи, гремя и звеня, распадаясь на части, раскатываются по полу; переворачиваются столы и дубовые стулья, валятся со стен и разламываются, стукнушись о камень пола, рамы темных картин…
Тяжелые сапожища великанов сотрясают замок; вот они, схватившись в рукопашную, упали и покатились по залу — гром, звон и треск!
Дождь то обрушивается на луг сплошной водой, то — великаны, подняв уроненные в драке мечи, снова медленно сходятся, готовя смертельный удар, — и дождь замирает, сыпля редкими крупными каплями…
Я улыбнулся моим фантазиям; знаю уже, что если они появляются, значит, я прихожу в себя.
Дождь пригнул травы на лугу, даль его затянуло серой непрозрачной пеленой, листья кустарника заблестели, засверкали; надо мной, — я стою на крыльце под его козырьком, — капли барабанят по листьям дуба, грядки потемнели, потемнел и вход в лес, ставший похожим на вход в пещеру, на шоссе зажглись красные тормозные огни, видные даже сквозь кустарник; вода по шиферным желобам исправно и щедро льется в ведра и бочку — дождь шумит, как машина, пространство между низким небом и землей мощно прошивается нитями дождя…