Замирало сердце, Наташка считала себя самой счастливой на земле.
Он не спешил овладеть Наташкой полностью. Она была слишком дорога ему.
Когда Данила закончил кладку стен в доме, Наташке так хотелось, чтобы не спешил парень, не торопился заканчивать работу у них.
«Ведь уйдет. И, может, насовсем. Вон как на него подружки смотрят. С завистью, вздыхают. А он даже не оглядывается на них. Но это сегодня. А когда уйдет? Такой красивый, работящий в холостяках не задержится», — подумала девчонка.
В густых зарослях ивняка в одну из лунных ночей признался ей в любви. Назвал единственной, самой лучшей, радостью своей.
Наташка слушала, затаив дыхание. А Данила ласкал девчонку, боясь самого себя.
— Девочка моя ненаглядная! Не смогу я жить без тебя больше. Единственная радость и счастье мое. Свет без тебя не мил будет, если откажешься, отвернешься. Для тебя живу и дышу, — говорил он Наташке.
Иннокентий видел и понимал все. Он уже ни о чем не просил. Данила сам приходил к ним. И до осени, помимо дома, отремонтировал сарай, почистил вместе с Толиком колодезь во дворе, заменил старые ворота. У забора поставил скамейку. Даже на чердаке порядок навел.
И вдруг исчез. Не приходил на работу, не было его дома, не появлялся у Иннокентия. В селе его не хватились сразу. Элеватор уже работал, и исчезновение приезжего никому не бросилось в глаза, кроме семьи старика.
— Надо бы поискать его с милицией, — предложил Иннокентий. Но Толик отсоветовал. Сказал отцу, как отзывался Данила о милиции. Предупредил, что может рассердить, оттолкнуть человека. И, давно догадываясь об отношениях Данилы и Наташки, спросил сестру, не знает ли она, куда исчез приезжий.
Та голову опустила. Ответила, что не знает ничего. А сама едва слезы сдерживала.
Попривыкнув к Даниле, доверять ему стала. Не дичилась, как прежде. И в ту, последнюю ночь пошла с ним к реке, ничего плохого не ожидая.
Данила положил на траву пиджак, сел с нею рядом. В тот вечер он выпил с отцом. Впервые. И осмелел. Целовал остервенело, с дрожью. Потом рукам волю дал. Наташка вырвалась. Вскочила на ноги. Побежала домой, захлебываясь слезами и страхом. Данила догнал. Резко повернул к себе Наташку:
— Не любишь? — Она промолчала. — Если б любила, не убегала!
— Негодяй! Свинья! Тебе ли о любви брехать? Хотел свое сорвать? В уплату за работу?
— Дура! — оборвал брань пощечиной. И, резко повернув от девушки, скрылся в темноте ночи. «Негодяем и свиньей любимых не называют. А значит, не нужен. Зачем же зря себе душу рвать?» — собирался Данила спешно. Он срывал с крючков рубахи, брюки. И вдруг вспомнилось насмешливое Катькино, брошенное недавно в лицо: «В струнку тянешься, дурак! Все стараешься? А она тебе в благодарность хоть бы рубаху выстирала! Завшивеешь скоро!»
Затолкав все барахло в чемодан, решил уйти из деревни, не дожидаясь утра.
«Хорошо, что успел за элеватор получить, документы при себе. Ничего тут не остается. Совсем ухожу. Навсегда!» Данила решительно выскочил в дверь, даже не закрыв ее на замок.
Старые адреса, полученные в зоне, помнил назубок. Он решил никогда в село не возвращаться. Навсегда уйти в «малину», где о женах и семьях даже думать было запрещено.
«Старался, дурак! Вкалывал! Будто для жены. И получил! Подумаешь, обидели ее! Да я за это время уже со всем городским блядвом успел бы переспать. Тут же как идиот ходил. Даже к Катьке не заглянул. Не воспользовался, когда сама ко мне пришла! А все из-за нее! Влюбился? Ничего! Вышибу из себя эту дурь, как хворобу! Не мальчик я! Каждый день скорчившись ходил после поцелунок этих, еле живой утром вставал. А она? Либо дура, либо колода! Хотя скорей всего, не любила меня! Зато как я, дурак, старался! — шагал он по дороге. — Ну, что ж? Не получилось! Не повезло! Но это не страшно! Ничего я в деревне не приобрел и не потерял», — торопился Данила.
А сердце, словно назло, скулило в ответ несогласно:
— Душу потерял…
К утру Данила пришел в город. Показав письмо кентов хозяину дома, сказал, от кого пришел. Тот сразу дверь открыл нараспашку:
— Давно ждем! Припозднился.
И через пару дней, — «малина» отпусков не дает, — взяли Данилу в дело.
Шик… Так его стали звать все воры города. А через полгода не было равных ему в «малине».
Жизнь, казалось бы, наладилась. Через год пахан воров обещал принять Шика в закон. Он жил в шикарной хазе. Самые клевые чувихи ублажали его. Шик имел кучи денег. Но… Все было хорошо до поры, пока он не оставался наедине с самим собой. Едва одиночество подкрадывалось к Шику, он становился прежним Данилкой и вспоминал ее, чьего имени боялся…