Феня, пока сын грудным был, дома управлялась. А чуть на ноги встал, вернулась в телятник. Но ненадолго. Через год дочь родилась.
Егор теперь и по дому помогал. Старался, заботился. Семья быстро становилась на ноги. И вдруг… Война.
Егора мобилизовали вместе со всеми деревенскими, дав на сборы всего полчаса. И, оторвав от плачущей детворы, растерявшейся жены, погрузили всех в один грузовик.
Сквозь хвост пыли за бортом видел Торшин большие, испуганные глаза жены. Она не плакала. Она молилась. Молча. За всех.
Что такое война, Торшин узнал уже через месяц. Думал, скоро домой вернется, поколотят фрицев, как ребят с соседней деревни, на том вся война и заглохнет. Но… Она оказалась совсем иной. Не от ребят — от танков и самолетов приходилось убегать, отступая по полям и лесам, прячась по болотам.
Тяжело было Егору, когда узнал, что и его деревня оставлена врагам.
Стрелять в человека всегда нелегко. Егор медлил… Где это было в первый раз? Он не успел нажать курок. Его опередили. Что с ним случилось, не сразу понял. Перед глазами не немец — плачет сын, тянется к отцу на руки. Он хочет нагнуться, поднять мальчугана, но не может. Кружится, болит голова так, что сил нет. А Славик теребит, хнычет…
Когда пришел в себя, оказался уже в палатке. Врач вытаскивал пулю без наркоза. Пинцетом.
— Крепись, солдат, — попросил тихо.
Плечо заштопали, перевязали. А через две недели снова отправили на передовую.
Егор труднее всех привыкал к войне. Он был крестьянином не только по рождению, а и по сути своей. Умел выращивать хлеб, построить дом, посадить сад, растить детей. Воевать умели лишь солдаты.
Егор не стал им никогда. Он помнил тот осенний промозглый дождь и слякоть. В окопе было холодно, как в могиле, которую по забывчивости не забросали землей. Кому-то повезло раздобыть целую буханку хлеба. Поделились и с Егором. Он только собрался есть, как началась атака. Стреляли отовсюду. С неба и земли. Стреляли и в него. Кто? Егор не видел. Стрелял и он. В кого? Не знал сам. Когда все стихло, достал хлеб. И только хотел откусить, на голову свалилось что-то тяжелое, сырое. Не сразу понял. Когда разобрался, онемел от неожиданности. Немец… Совсем мальчишка. Стоял, прижавшись к стене окопа, подняв руки, и смотрел на хлеб.
— Возьми, — разломил пополам.
А через полчаса Егора чуть не расстрелял за блиндажом седой, рыхлый полковник. Он долго брызгал слюной в лицо. Доказывая, что жалеть и кормить врагов способен лишь предатель.
От смерти спасло чудо. Внезапная атака. В которой погиб полковник.
Егор снова остался жить. Воевать, как полагается солдату, он так и не научился. Недаром над Торшиным смеялись в полку, что он умеет орудовать оружием, как лопатой, а лопатой — как оружием. Винтовку он всегда носил неправильно, вверх прикладом. И на нем — котелок. За это его не просто бранили. Но… Так и не научился человек жить по-военному.
— Земля плачет. Сеять пора. Самое время пришло, — сказал он в сорок третьем под Курском. И, понюхав горсть земли, добавил: — Родить ей приспело. А ее бомбят…
— Дурак! Нашел, что жалеть. Люди гибнут. А он, идиот, землю оплакивает. Кокнет тебя фриц, до тошноты той земельки нанюхаешься, — разозлился командир взвода и поднял пехоту в атаку.
Все кинулись к высотке, которую надо было взять любой ценой. Таков приказ. Егор его не выполнил. Что-то коротко свистнуло, сверкнув молнией перед глазами. Боль свалила с ног, лишила сознания. Когда очнулся, уже был в плену.
Егор много раз жалел, что выжил. Его вскоре увезли в Германию, где вместе с другими военнопленными, еще державшимися на ногах, выставили на продажу. В работники…
Рядом с Егором с ценовой биркой на шее продавался командир взвода. Он уже не ругал Торшина, он проклинал войну.
Егор криво усмехнулся. Его оценили вдвое дороже командира.
Проверив мускулы, ощупав мышцы, заглянув в рот, купила Торшина пожилая фермерша. И, указав на легкую двуколку, приказала ехать быстрее.
— Дуракам везет, — услышал вслед брошенное командиром.
Егор работал на пригородной ферме сутками. Без выходных, без отдыха. Ухаживал за свиньями. Их было больше тысячи.
Фермерша, приметив добросовестность, не докучала. Лишь однажды, в самом начале, показала на видневшуюся вдали, обнесенную колючей проволокой местность, длинные казармы из красного кирпича, высокие дымящиеся трубы. И сказала, что там умирают пленные. Если Егор будет плохо работать, она вернет его обратно.