— Идём, поможешь мне уложить ветки, — сказал Роланд, — если ты, конечно, не слишком занята.
— Я в полном твоём распоряжении, — улыбнулась она.
С каждым новым днём Роланд всё больше убеждался в том, что его случайная подруга по несчастью не похожа ни на одну из его знакомых дам. Шарлотта почти не капризничала, охотно соглашалась помочь, не устраивала истерик, и ни разу не упала в обморок, как сделала бы любая уважающая себя светская леди. Она даже не плакала – во всяком случае, Роланд не заставал её за этим делом. Шарлотта теперь почти всегда ходила с распущенными волосами, собирая на затылке боковые пряди, чтобы те не лезли в лицо; укоротила почти все свои платья, сделав их на три-четыре дюйма ниже колен; а иногда и вовсе обвязывала бёдра одним из шёлковых платков, а сверху надевала сшитую из сорочки блузку.
В такие моменты Роланд исподтишка разглядывал её – длинные изящные ноги, которые теперь покрывал бронзовый загар, что привёл бы в ужас любую модницу; полоску обнажённого живота, то и дело выглядывающую из-под края самодельной блузки; тонкие плечи и острые ключицы, которые он приметил ещё на корабле, в первый день их знакомства.
Роланд прекрасно отдавал себе отчёт в том, что подобные мысли совершенно естественны – в конце концов, Шарлотта женщина, и, кроме того, очень привлекательная, да и тот факт, что они были одни на острове, добавлял остроты всему происходящему. Но он знал, что не позволил бы себе ничего из того, что так часто прокручивал у себя в голове.
Будь на её месте опытная женщина вроде виконтессы Блаунт, хорошенькой вдовы из Корнуолла, что временами скрашивала его одинокие ночи, он бы и думать не стал, но Шарлотта… Она казалась слишком юной и неопытной, да и потом, он всё же надеялся вернуться в Англию, а в таком случае ему пришлось бы нести за неё ответственность.
Шарлотта полностью доверяла ему, и не ждала никакого подвоха – здесь, на этом острове, Роланд был её опорой и защитой. По вечерам, сидя у костра, она часто клала голову ему на плечо, рассказывала какие-то истории из своей жизни; стирала и штопала его одежду, беззлобно ругая за очередную порванную рубашку, и терпеливо обрабатывала ссадины и порезы. Наверное, именно также она относилась к своему кузену Джиму, о котором так много рассказывала, думал Роланд.
А когда однажды ночью её испугал какой-то шорох в пальмовых зарослях, Шарлотта, не раздумывая, прижалась к Роланду, крепко обхватив своими тонкими руками. Он тогда ещё нарочито беспечно рассмеялся и похлопал её по спине, от всей души надеясь, что она не услышит, как бешено заколотилось его сердце. Ощущение тёплого женского тела, прижатого к его собственному – то ещё искушение.
…Она сидела прямо на песке и ловко переплетала острые пальмовые листья. За три месяца Шарлотта успела научиться управляться с ними так, чтобы не исколоть руки, и всего за каких-то пару часов успела сплести два добротных пласта. Роланд водрузил их на крышу, и дыра была благополучно заделана.
— Не кажется ли тебе, что нам нужно больше места? — Шарлотта стояла, уперев руки в бока, и оценивающим взглядом глядела на хижину. — Например, второй ярус.
Роланд пожал плечами:
— Возможно. Но на это потребуется время.
Она улыбнулась:
— Вот уж чего-чего, а этого у нас в избытке.
За всё время их пребывания здесь это был первый раз, когда Шарлотта заговорила о благоустройстве дома. Роланд прекрасно видел, как вечерами она сидела на берегу, глядя то на горизонт, то на сигнальный костёр, готовая в любой момент броситься к скале и зажечь огонь. Но дни сменялись неделями, недели месяцами, а долгожданные паруса так ни разу и не появились. Однажды, после второй чарки рома, Шарлотта сделала совершенно бессмысленную, но казавшуюся очень важной для неё вещь – заставила Роланда вычислить примерные координаты их местонахождения (которые, конечно же были неправильные), написала их на листе пергамента, запечатала в бутылку и бросила в океан, как только начался прилив.
— Тогда можем начать хоть завтра. — Роланд невольно улыбнулся. — Я смотрю, тебе нравится возиться с этими листьями.