Герасимъ Ивановичъ сочувственно качнулъ головой.
— Я не для этой дороги готовился… и, можетъ быть, не для нея и рожденъ, какъ бы отвѣчая самому себѣ, съ задумчивымъ медленіемъ продолжалъ Фельзенъ, — но въ Россіи теперь она ведетъ во всему… И, какъ вѣроятно и заключили уже вы изъ моихъ рѣчей, домолвилъ онъ съ прежнимъ веселымъ видомъ, — я успѣлъ окончательно втянуться и полюбить ее…
— Такъ, такъ! поддакнулъ Ѳома Богдановичъ.
— Терпѣть надо! сказалъ больной.
— Ждать, по крайней мѣрѣ, терпѣливо въ Юрасовкѣ, пока обо мнѣ "вспомнятъ".
При словѣ Юрасовка Ѳома Богдановичъ вдругъ вскочилъ съ мѣста, затопалъ ножками и, лукаво подмигивая племяннику на Фельзена, запѣлъ:
И больной, и гусаръ вопросительно взглянули на него.
— A Юхновка отъ Юрасовки сколько верстъ? обернулся онъ въ Фельзену.
— Не знаю.
— A неправду казали, — знаете! Три! Пѣшки въ четверть часа дойдете. A Юхновка чья, знаешь? спросилъ онъ уже Герасима Ивановича.
Тотъ кивнулъ утвердительно головой.
— Дорошенки, договорилъ голосомъ Ѳома Богдановичъ.- A Дорошенкова кто? опять повернулся онъ къ гусару.
— Дарья Павловна, проговорилъ съ запинкой баронъ Фельзенъ и, къ величайшему моему удивленію, даже весьма замѣтно покраснѣлъ.
запѣлъ опять, притоптывая и прищелкивая, бѣдовый Ѳома Богдановичъ.
Широко и свѣтло улыбнулся Герасимъ Ивановичъ; онъ довѣрчиво глянулъ на смутившагося, казалось, гусара и покачалъ головой, въ видѣ шутливаго ему упрека.
— Врѣзался, о до кихъ поръ, объяснялъ Ѳома Богдановичъ, показывая на горло. — Съ того самаго и эскадрона нашего не захотѣлъ брать, а взялъ тотъ, что подъ самою Юхновкой стоитъ; съ того послѣзавтра отсель и ѣхать хотитъ, потому Дорошенкова сама до дому сбирается. A мужъ у нея все въ городѣ, въ опекѣ своей сидитъ, о, — такъ они себѣ вдвоемъ съ барономъ спивать будутъ:
И онъ закатился своимъ заливающимся, сообщительнымъ смѣхомъ, къ которому невольно пристали и Герасимъ Ивановичъ, и я, и Савелій, выглядывавшій изъ передней и мгновенно скрывшійся при этомъ за дверью, зажавъ себѣ ротъ ладонью.
— Вы злой насмѣшникъ и клеветникъ, молвилъ Фельзенъ, какъ бы серьезно сердясь сквозь натянутую приличіемъ улыбку, — Дарья Павловна не подлежитъ подобнымъ шуткамъ, — она внушаетъ глубочайшее уваженіе всѣмъ, кто имѣетъ честь ее знать.
— A и слѣдуетъ уважать ее, потому душа-женщина, на рѣдкость жена и мать! горячо вступился за нее и самъ добродушный "насмѣшникъ". - A все-жь вы на то и гусаръ, чтобы "по свиту ходыть, — не одну дивчину зъ розуму зводыть". Ну, а и пора-жь намъ внизъ: сбиралась тамъ молодежь въ жмурки играть… A ты что, Борисъ, сидишь тутъ? словно спохватился онъ и сконфуженно глянулъ на меня. — Лучше-бъ шелъ туда скорѣе, чѣмъ глупыя слова мои здѣсь слухать!
— Я сейчасъ, за вами, Ѳома Богдановичъ.
Фельзенъ сталъ прощаться съ больнымъ.
— Надѣюсь васъ еще увидѣть, сказалъ ему тотъ по-французски и протянулъ свою, уже почти совершенно свободно двигавшуюся теперь, руку.
Въ отборнѣйшихъ выраженіяхъ, на томъ же языкѣ, отвѣчалъ ему баронъ, что не преминетъ воспользоваться его любезнымъ приглашеніемъ и не уѣдетъ изъ Богдановскаго, не простившись съ нимъ.
Они ушли. Я вернулся въ Васѣ.
Онъ сидѣлъ на томъ же мѣстѣ, опустивъ руки на колѣни и, какъ это часто бывало съ нимъ, совершенно недвижно глядя въ даль, въ открытое окно.
— Ты слышалъ? спросилъ я, садясь подлѣ него.
Онъ кивнулъ головой.
Онъ умѣлъ и твоего отца совершенно "причарувать", какъ пѣлъ сейчасъ Ѳома Богданычъ, заговорилъ я опять, налаживаясь на шутливую интонацію.
Вася долго не отвѣчалъ.
— Лучше это… тихо промолвилъ онъ наконецъ, какъ бы послѣ зрѣлаго обсужденія и не перемѣняя положенія.
"Лучше, чтобъ онъ не зналъ того, что мы съ тобой знаемъ", договорилъ я себѣ внутренно его мысль, "это конечно!"
Голосъ, отъ котораго онъ вдругъ мгновенно вздрогнулъ, какъ вздрагиваетъ листъ осины подъ набѣгающимъ вѣтромъ, голосъ его матери, раздался въ эту минуту въ комнатѣ его отца:
— A гдѣ же Вася?