— Пойдемъ, Вася, она тебя зоветъ, надо идти, говорилъ я ему, толкая его.
Онъ торопливо провелъ себѣ рукой по лицу и вышелъ къ ней. Я шелъ за нимъ.
— И Борисъ тутъ? Такъ! засмѣялась она, какъ только увидала меня. Dites-moi, de grâce, что это вы тутъ вѣчно сидите вдвоемъ? Ваши товарищи бѣгаютъ, шалятъ, веселятся, — а они, точно старцы дряхлые, забьются въ уголъ и ихъ не отыщешь. Вчера вечеромъ, вообразите, обернулась она къ мужу, — нашъ Орестъ, comme une étoile filante, блеснулъ и исчезъ въ одно мгновеніе, monsieur ne m'a pas donné seulement le temps de me montrer fière d'être sa mère… И, разумѣется, Пиладъ туда же, — только мы ихъ тамъ и видѣли… Ну-съ, а теперь извольте-ка отправиться оба внизъ, — тамъ превесело…
Она говорила спѣшно, отрывисто, съ преувеличенною живостью и какъ-то странно не глядя на Васю, будто съ перваго же раза, когда онъ подошелъ поцѣловать ей руку, она чутьемъ какимъ-то догадалась, что не слѣдуетъ ей встрѣчаться глазами съ сыномъ, что не выдержитъ она взгляда его строгихъ и печальныхъ глазъ.
— Я съ папа… началъ-было Вася.
— Я и прищла, чтобы посидѣть съ папа, нетерпѣливо проговорила она, — а тебя прошу идти внизъ, ко всѣмъ, и не глядѣть такимъ букой.
"Знаетъ кошка, чье мясо съѣла!" подумалъ я, чуть не со злобой взглянувъ на нее. "Она насъ оттого и гонитъ поскорѣе внизъ. что она это знаетъ, и ей неловко съ нами".
— Идите, идите! проговорилъ, въ свою очередь, Герасимъ Ивановичъ…
Онъ глядѣлъ на "коварную" — такъ я уже называлъ ее мысленно, — какимъ-то пытующе-восхищеннымъ взглядомъ, словно недоумѣвая, безмѣрно-ли радоваться ему или скорбѣть этому неожиданному, никогда еще до сихъ поръ не выражавшемуся ею желанію остаться съ нимъ вдвоемъ наединѣ…
Мы повиновались и отправились внизъ, въ большую залу, гдѣ, вслѣдъ за жмурками, послѣдовали танцы, подъ звуки струннаго квартета, въ ожиданіи имѣвшаго возобновиться вечеромъ бала со всѣмъ оркестромъ. Ѳома Богдановичъ, на сей разъ, заставилъ всѣхъ насъ, юношей и юницъ, плясать безъ перерыва вплоть до самаго обѣда. Любовь Петровна не возвращалась. Анна Васильевна, и та куда-то словно провалилась съ самой минуты "сюрприза", то-есть появленія Фельзена вчера во время польскаго; на наши спросы о ней намъ отвѣчали, что она сегодня съ утра съ "мальчуганами" и не танцующими дѣвочками сидитъ и въ фанты играетъ въ Галечкиномъ апартаментѣ. Галечка, на полной своей волюшкѣ, кокетничала, насколько лишь дозволяло ей врожденное ей чувство мѣры, съ благовоспитаннымъ и изящнымъ барономъ Фельзеномъ, съ "cet homme de si bonne compagnie", какъ чопорно выражалась она, — и, видимо, старалась отбить его у Дарьи Павловны. Но усилія ея оказывались тщетными: баронъ не отставалъ отъ болѣе чѣмъ когда-либо румяной, торжествовавшей въ своемъ ребяческомъ тщеславіи, дамы. Она, дѣйствительно, дѣлалась предметомъ вниманія всего общества.
— Dites donc, спросилъ пріятеля своего Булкенфресса m-r Керети, съ которымъ мы почти сутки не видались и который, увидѣвъ меня въ кадрили съ Augèle, подошелъ ко мнѣ смѣясь, pour me donner un petit bonjour en passant, и тутъ и остался по близости, — dites donc, votre don-Juan aurait-il déjà passé d'Elvire à Zerline?
— Peuh!.. слегка засвисталъ музыкантъ.
— Que voulez vous dire?
— Diplomatic! по складамъ прошепталъ тотъ довольно слышно.
— Ecoutez, mon vieux, заговорилъ Керети, vous en savez plus long.
Онъ не докончилъ, замѣтивъ, что я гораздо внимательнѣе прислушивался въ ихъ разговору, чѣмъ въ повѣствованію дѣвицы Angèle о прелестяхъ сидѣнья на полу въ "берлогѣ" и о томъ, какъ она "обожала" учителя рисованія, — и, взявъ Булкенфресса подъ руку, увелъ его въ сторону. Невѣдомо осталось для меня, что передавалъ музыкантъ моему любознательному наставнику, но это, вѣроятно, было очень забавно, потому что Керети помиралъ со смѣху…
"О, Боже мой! думалъ я съ какимъ-то ноющимъ чувствомъ отвращенія, — неужели впереди — въ жизни — будетъ все та-же ложь и злоба?…"
XXX
Die schönen Tage in Aranjuez
Баронъ Фельзенъ уѣхалъ въ назначенный день и предъ отъѣздомъ зашелъ, какъ сказалъ, проститься съ Герасимомъ Ивановичемъ:- онъ просидѣлъ у него даже довольно долго. Изъ Васиной комнаты, куда мы оба тотчасъ же ушли, мы могли слышать его звучный, самоувѣренный и вмѣстѣ съ тѣмъ вкрадчивый голосъ: онъ говорилъ о Кавказѣ, о дѣлѣ подъ какимъ-то ауломъ, въ которомъ онъ былъ вмѣстѣ съ Лермонтовымъ и за которое получилъ солдатскаго Георгія, о генералѣ, представившемъ его къ кресту и оказавшемся старымъ пріятелемъ и товарищемъ Герасима Ивановича. Онъ просидѣлъ и проговорилъ ровно столько, сколько было нужно, чтобы заинтересоватъ и не утомить больнаго, котораго, послѣ его ухода, мы нашли какъ-то особенно бодрымъ и веселымъ. Его лицо, какъ въ зеркалѣ, отражало то чувство самоуслажденія, что вотъ онъ, послѣ столькихъ дней отупѣнія и немощи, велъ сейчасъ бесѣду съ умнымъ человѣкомъ, и что этотъ умный человѣкъ говорилъ съ нимъ, какъ равный съ равнымъ, — значитъ, предполагая въ немъ, хотя еще недужномъ, полное присутствіе, мысли, несомнѣнную способность понимать то, что говорилось ему, и принимать въ этомъ участіе…