Музыкантъ понялъ это и какъ-то странно сморщилъ губы.
— Cherchez — et vous trouverez! хихикнулъ онъ мнѣ на ухо, безцеремонно завладѣвая моею рукой и шагая рядомъ со мною.
— Подъ дерева нишего не видайть и ошень сиро, ошень не карошъ для больной; вы на шистой мѣсто везить! кричалъ онъ Савелію.
Старикъ вывезъ колясочку прямо въ знаменитому "храму отдохновенія".
Заходившій мѣсяцъ стоялъ какъ разъ въ ту минуту на небѣ насупротивъ низенькаго крыльца бесѣдки, и палевые его лучи, пробиваясь сквозь окружавшіе ее невысокіе кусты сирени, играли въ трепетныхъ очертаніяхъ на наглухо закрытыхъ его ставняхъ.
Сильва понеслась снова впередъ на этотъ серебристый свѣтъ, въ которомъ какъ-то особенно красиво залоснилась ея длинная, шелковистая шерсть, гавкнула на мѣсяцъ, и вдругъ, потянувъ воздухъ своимъ двойчатнымъ носомъ, метнулась назадъ, вспрыгнула на крыльцо и отчаянно залаяла, обнюхивая дверь и нетерпѣливо скребя лапами, какъ бы требуя, чтобъ ей отворили ее…
— Sieh doch, sieh doch den Hund! Что онъ тамъ искалъ? толкнулъ меня Булкенфрессъ и снова хихикнулъ.
Но еще ранѣе донесся до меня надрывающій стонъ недужнаго:
— Тамъ, тамъ, повторялъ онъ какимъ-то металлическимъ звукомъ, похожимъ на звукъ желѣза, падающаго въ мѣдный сосудъ.
— Вотъ онъ, ударъ! мгновенно озарила меня мысль:- въ глазахъ у меня потемнѣло.
Савелій догадался тоже.
— Чего тамъ! насилованно грубо отвѣчалъ онъ барину, — песъ мышенка насторожилъ, такъ и скребетъ!…
И, круто двинувъ кресло спиной въ крыльцу, онъ заворотилъ разомъ за уголъ бесѣдки.
— Га-a-a!.. заревѣлъ неистовымъ голосомъ больной. Перепуганный слуга подался назадъ… Я какъ одурѣлый подбѣжалъ въ крыльцу…
— От-ворр… задыхаясь бормоталъ безсильными устами Герасимъ Ивановичъ. — Отворрр…
— Господь съ вами, баринъ! уговаривалъ его, чуть не плача, Савелій, — что вы требовать изволите? бесѣдка заперта, — чѣмъ же намъ теперича отворить ее, сами подумайте!..
Но тотъ не слушалъ: безсильно расширенные зрачки его устремлены были на стѣну бесѣдки, дрожавшая рука тянулась все далѣе, впередъ и впередъ, а за нею весь онъ, всѣмъ немощнымъ тѣломъ своимъ, словно готовился какою-то сверхъестественною силой дотянуться до той стѣны…
— Свѣе-е-тъ! прохрипѣлъ онъ.
Онъ былъ правъ: едва замѣтная, горизонтальная полоска свѣта сквозила невысоко надъ землей, промежь вѣтвей куста, за которымъ приходилось одно изъ боковыхъ оконъ "храма отдохновенія".
— Творецъ Небесный! только могъ пролепетать Савелій.
Булкенфрессъ, какъ змѣя, проползъ между колясочкой и сиреневымъ кустомъ.
— Тамъ никого нѣтъ, господинъ фонъ-Лубянскій, зашепталъ онъ, наклоняясь къ креслу, — тамъ, можетъ быть, только одинъ садовникъ есть… Мы сейчасъ это попробуймъ увидать, si le volet не закрытъ на замокъ…
Онъ юркнулъ за кустъ.
Послышался ржавый скрипъ и стукъ откинутаго ставня, съ размаха ударившагося объ стѣну. Внезапный свѣтъ хлынулъ изъ окна на дорожку… На мгновеніе четко вырисовались въ этомъ свѣтѣ, обезображенныя, какъ у мертваго, черты больнаго, выпуклый черепъ Савелія, безъ шапки, растерянно вперившаго взоръ въ окно, и они — тѣ, что были тамъ, въ этой освѣщенной комнатѣ…
Двѣ свѣчи горѣли на столѣ. На широкомъ диванѣ, откинувшись головой назадъ и закрывъ глаза ладонью отчаяннымъ движеніемъ, лежала бѣлокурая женщина, закутанная въ черную шаль. Баронъ Фельзенъ, въ статскомъ платьѣ, стоялъ у входной двери, ухватившись одною рукой за замокъ и сжимая другою что-то длинное и блестящее, показавшееся мнѣ лезвеемъ кинжала. Онъ обернулся на стукъ ставня, сверкнулъ глазами, какъ дивій звѣрь, и, прыгнувъ въ столу, разомъ задулъ обѣ свѣчи…
Произошло затѣмъ что-то невыразимое… Раздался крикъ, котораго и до сихъ поръ не могу я забыть, и надъ кресломъ, будто движимое какою-то невидимою пружиной, высоко приподнялось тѣло больнаго, съ грозно протянутою впередъ рукой… приподнялось, качнулось — и рухнуло внизъ, какъ мѣшокъ, мимо кресла, головой въ кусты…
Какъ подняли его, какъ уложили, какъ очутились мы съ нимъ опять въ виду дома, у лужайки противъ павильона, — я не съумѣю сказать. Помню только, какъ, въ первую минуту, я отъ ужаса закрылъ себѣ лицо руками и чуть де упалъ въ траву, какъ кто-то поддержалъ меня, и я пошелъ безсознательно впередъ, и какъ затѣмъ точно ножомъ рѣзалъ мнѣ долго слухъ и сжималъ сердце чей-то нечеловѣческій хрипъ и что-то быстро катилось предо мною по темнымъ аллеямъ сада…
— Баринъ, баринокъ, разслышалъ я наконецъ голосъ Савелія, — онъ весь дрожалъ какъ въ ознобѣ и трясъ меня за плечи обѣими руками, — снести ихъ наверхъ надо, дядьку вашего потрудитесь… Господи! бѣда-то стряслась какая! Василью Герасимычу что мы скажемъ! говорилъ онъ, путаясь и рыдая…