— A посылай скорѣе, отозвалась Анна Васильевна.
Онъ убѣжалъ въ корридоръ — и вернулся опять.
— А Любочка не бывала? спросилъ онъ.
— Нѣтъ, слабо проговорила она.
— A какъ же ты о томъ не помыслила! тотчасъ же затормошился Ѳома Богдановичъ. — Хоть и спитъ она, вѣрно, — такъ треба разбудить ее!… A то мужъ, о, — и онъ внезапно захлебнулся слезами, — аона нии-чее-го… не знаетъ… Я заразъ сбѣгаю до нея…
— Это совершенно безполезно, дядюшка, спокойно и отчетливо проговорилъ Вася, оборачиваясь къ нему всѣмъ тѣломъ.
— A якъ такъ безполезно? Изумленный Ѳома Богдановичъ даже ротъ раскрылъ.
— Она придетъ, когда вздумаетъ. A будить къ чему?… Она ему не поможетъ, домолвилъ Вася.
— A и правда-жь, послышался изъ угла прерывающійся голосъ Анны Васильевны, — чижь на радость пойдешь ты будить ее, Ѳома?..
Ѳома Богдановичъ всхлипнулъ на всю комнату и отправился послать гонца къ пану Яну.
Вася подошелъ къ ногамъ постели, хрустя пальцы о пальцы, и долго и безмолвно не сводилъ глазъ съ отца. Глаза эти были сухи и воспалены, и подъ ними щеки горѣли какимъ-то страннымъ румянцемъ…
Онъ провелъ обычнымъ своимъ движеніемъ рукой по лицу и, какъ-будто вспомнивъ что-то безотлагательно нужное, обвелъ кругонъ себя взглядомъ и, увидѣвъ меня, — я сидѣлъ въ большомъ креслѣ Герасима Ивановича, почти посреди комнаты, — подалъ мнѣ головой знакъ пройти въ его комнату. Я молча повиновался. Онъ пошелъ за мною.
Изъ-за подушекъ больнато взглянули безпокойно слѣдившіе за нимъ глаза Анны Васильевны…
Вася опустился на кровать.
— Борисъ, заговорилъ онъ… У меня сердце такъ и упало: я предчувствовалъ, о чемъ будетъ рѣчь…
— Борисъ, разскажи мнѣ, какъ все это было?… Зачѣмъ ты пустилъ его въ садъ, зачѣмъ не разбудилъ меня?
— Развѣ я могъ думать, что это случится! A будитъ тебя… мнѣ было жаль, Вася, — и самъ Савелій не хотѣлъ…. A онъ требовалъ, — мы отказать не могли….
— И вы повезли его… Что онъ говорилъ, зачѣмъ хотѣлъ въсадъ?… Ты не понялъ?
— Меня разбудилъ Савелій. Мы нашли его на окнѣ,- онъ совсѣмъ вывалился изъ кресла и просилъ, кричалъ только: "въ садъ, въ садъ", — больше ничего я не понялъ.
— И вы повезли его? повторилъ опять Вася, не отрываясь отъ меня взглядомъ:- куда?
— По саду… Я опустилъ глаза, я не могъ глядѣть на это мраморное лицо, покрывавшееся все болѣе и болѣе какими-то неестественными сизо-алыми пятнами, по мѣрѣ того, какъ онъ допрашивалъ меня.
— Борисъ, ты долженъ, я умоляю тебя, разсказать мнѣ все…. Я долженъ знать, — ты понимаешь… Я не хочу узнавать это отъ Савелія!…
Я кинулся въ нему.
— Къ чему тебѣ знать, къ чему? Ради Бога, не спрашивай лучше, Вася!….
— Ты послушай, — онъ схватилъ меня за обѣ руки съ какою-то желѣзною силой и заставилъ сѣсть рядомъ съ нимъ на кровать, — онъ…. онъ умретъ…. отецъ мой умретъ, можетъ быть, сегодня!… Вѣдь это же не такъ, безъ причины, случилось…. Онъ же былъ въ полномъ разсудкѣ!…. Вѣдь ты это знаешь, знаешь?
— Да! пробормоталъ я.
— Онъ кричалъ, говоришь ты: "въ садъ, въ садъ", онъ требовалъ… Вѣдь это же не капризъ былъ, не безуміе? Развѣ я этого не понимаю?… Онъ что-то видѣлъ…. онъ оттого… Да развѣ все это не написано на лицѣ твоемъ, Борисъ?… Вася почти грубо схватилъ меня за голову, поднялъ ее и, заглядывая мнѣ прямо въ глаза, — я хочу знать, какъ убили моего отца!… проговорилъ онъ какимъ-то страшнымъ шепотомъ.
Въ первый разъ въ эту минуту возникло въ головѣ моей ясное представленіе того, чему я былъ свидѣтелемъ въ саду…
— Его убилъ этотъ мерзавецъ, музыкантъ! вырвалось у меня невольно.
— Музыкантъ? впился въ лицо мое Вася.
— Да, Булкенфрессъ. Мы его нашли въ саду…. Онъ, вѣрно изъ мщенія, я теперь вижу, — онъ навелъ Савелія на эту бесѣдку…
— На какую бесѣдку?
— "Храмъ отдохновенія", ты знаешь…
— Ну, и тамъ?… стиснувъ зубы, торопилъ меня онъ.
— Подъ ставнемъ Герасимъ Иванычъ замѣтилъ свѣтъ и сталъ кричать: "отворите, отворите"!… И онъ, этотъ мерзавецъ, побѣжалъ и отворилъ этотъ ставень… И все видно стало въ бесѣдкѣ….
Договорить не хватило у меня силы.
— A тамъ, договорилъ за меня, захрустѣвъ опять пальцами Вася, — была она со своимъ…
— Къ чему ты спрашиваешь — это пытка! съ отчаяніемъ прервалъ я его.
Онъ весь сразу приподнялся съ мѣста:
— И это моя мать, Борисъ, моя мать! проговорилъ онъ глухо и зашатался на ногахъ.
На порогѣ комнаты показалась Анна Васильевна.