— Голубчикъ мой, Вася, сквозь слезы говорила она, — не томи ты душеньку свою заранѣе…. можетъ, ему еще и полегчаетъ… Она обняла его за шею и опустилась съ нимъ вмѣстѣ на кровать, прижимаясь щекой въ его щекѣ и заставляя его тихо качаться вмѣстѣ съ собою, какъ это дѣлаютъ съ больными малютками, чтобъ усыпить ихъ страданія.
Но не помогло это средство Васѣ: онъ отдавался ласкамъ доброй тетки, но не успокоивали, не утѣшали онѣ его, не сообщались ему ея слезы, и его воспаленные глаза горѣли все тѣмъ же пожирающимъ, неумолимымъ какимъ-то огнемъ.
— Тетушка, сказалъ онъ, — вѣдь это конецъ!
— A Богъ съ тобою, Васинька! воскликнула она спѣшно, чтобы не дать ему замѣтить свою собственную тоску, принимаясь цѣловать его волосы, — и хуже ему, можетъ, въ первый разъ было, а Богъ помогъ.
— Его убили, промолвилъ опять Вася.
— Убили! съ ужасомъ повторила Анна Васильевна, вглядываясь въ него лицомъ въ лицо.
Онъ не отвѣчалъ. Она еще крѣпче прижала голову его къ своей щекѣ.
— Пожалуйста, снова заговорилъ онъ, — не зовите ее сюда!…
Анна Васильевна смущенно заморгала своими влажными вѣками: она поняла, о комъ говорилъ Вася.
— Звать? зачѣмъ? промолвила она. — Сама придетъ, увидитъ, бѣдняжечка.
— Да, да, захохоталъ вдругъ Вася короткимъ, судорожнымъ смѣхомъ, — сама увидитъ, бѣдняжечка!
Анна Васильевна поблѣднѣла какъ полотно и испуганными глазами глянула на него, потомъ на меня. Я отвернулся.
— Голубчикъ Вася, начала она торопливо, — а ты бы легъ себѣ, можетъ уснулъ бы, успокоилъ себя?
Онъ разсѣянно, вскользь поцѣловалъ ее въ голову, приподнялся и, какъ будто вспомнивъ что-то вдругъ:
— Доктора! воскликнулъ онъ, ни на кого не глядя. — Да развѣ можетъ онъ остаться живъ послѣ этого!
И онъ быстрыми шагами направился въ комнату отца.
Мы дошли до дверей за нимъ.
Онъ сѣлъ въ уголъ противъ отца, на бывшее мѣсто Анны Васильевны, сжалъ свои обѣ руки колѣнями и словно застылъ въ этомъ положеніи.
Анна Васильевна обернулась на меня и пошла назадъ въ Васину комнату, какъ бы приглашая меня послѣдовать за нею.
— Борисъ, заговорила она и не докончила: ее давили слезы.
— Только, ради Бога, не спрашивайте меня ни о чемъ, голубушка Анна Васильевна! взмолился я, — меня самого душили рыданія.
— A ходи же ты скорѣе до твоего француза! воскликнула она съ новымъ испугомъ, взглянувъ на мое, должно быть, очень разстроенное лицо, — ходи сейчасъ, сейчасъ, чтобы мнѣ еще за тебя не отвѣчать предъ Софьей Михайловной!
И добрая женщина нѣжно обняла меня, какъ обнимала сейчасъ Васю, и, выпроваживая меня въ корридоръ, повторяла:
— И сейчасъ спать ложись, и спи до полудня; французу такъ и скажи, что я просила, чтобы далъ тебѣ спать… И постарайся, примолвила она съ какимъ-то внезапнымъ умиленіемъ, — постарайся мать свою во снѣ увидать. Счастливый ты, Борисъ, что у тебя такая мать есть!
Керети былъ уже на ногахъ; его разбудили шумъ и бѣготня людей мимо дверей нашихъ комнатъ; онъ собирался идти провѣдать меня.
— Ah, vous voila! J'allais vous voir… Mais qu'avez vous? воскликнулъ онъ, съ искреннимъ участіемъ озирая меня.
— Я такъ измучился…. тамъ такіе ужасы происходятъ! съ усиліемъ проговорилъ я.
— Oui, oui, Macsimiche — то-есть Максимычъ — m'а tout conté. Il parait que le pauvre homme а été frappé une seconde fois. Mais dites-moi…
— Я не въ состояніи вамъ ничего сказать, cher monsieur Qué, я такъ усталъ, я спать хочу.
Онъ не настаивалъ, заботливо самъ уложилъ меня на свою постель и вышелъ на цыпочкахъ изъ спальни.
XXXIV
Я тотчасъ же заснулъ и проспалъ довольно долго. Громкій говоръ въ сосѣдней комнатѣ разбудилъ меня.
— Che (je) n'ai rien fait — ch'ai (j'ai) fait voir! острилъ, хихикая, наглый Булкенфрессъ.
— Et vous osez vous en targuer encore (вы смѣете этимъ хвастаться), vous, vous complaisez à en faire le récit (вы самодовольно разсказываете это)? негодующимъ голосомъ отвѣчалъ на это Керети. — Eh bien, c'est hideux tout èa, musicien, — c'est moi qui vous le dis! (это отвратительно, скажу вамъ)… D'autant, примолвилъ онъ, — тѣмъ болѣе, что я въ сущности не обязанъ вѣрить вашимъ словамъ, какъ Евангелію, d'admettre vos assertions comme paroles d'Evangile!
— А! вы мнѣ не вѣрите! Мнѣ, Johann-Maria Bogenfrisch aus Salzburg! злобно прошипѣлъ Булкенфрессъ. — Такъ можете вашего воспитанника спросить; онъ видѣлъ, какъ я, de ses deux yeux vu.
Искры запрыгали у меня въ глазахъ; я вскочилъ какъ сумасшедшій съ постели и вбѣжалъ въ нимъ въ комнату.
— Да, я видѣлъ и скажу, что вы… задыхаясь отъ негодованія, лишь только проговорилъ я.
— Taisez vous! крикнулъ на меня Керети, ухватывая меня за обѣ руки.- N'osez pas mêler mon élève à vos saletés! громко обратился онъ въ музыканту. — Мой воспитанникъ ничего не видѣлъ. Понимаете вы это?