Онъ насъ провелъ въ кабинетъ Ѳомы Богдановича и побѣжалъ на верхъ. Анна Васильевна не замедлила явиться.
Увидѣвъ меня, она не могла удержаться отъ слезъ, хотя видимо силилась не давать имъ воли.
— Спасибо, спасибо Софьѣ Михайловнѣ, что отпустила тебя, говорила она, цѣлуя меня, — спасибо и вамъ, Степанъ Парѳенычъ, что привезли его! Ахъ, Борисъ! воскликнула она: — коли-бъ въ нашемъ горѣ да не сей человѣкъ золотой…
— Погодите хвалить, пока уйду! чуть не крикнулъ на нее командоръ и сердитымъ шагомъ вышелъ изъ комнаты.
— Анна Васильевна, милая! воскликнулъ я, — меня вдругъ точно какимъ-то вихремъ охватило чувство глубокаго отчаянія. — Вася совсѣмъ умираетъ?…
Она развела руками.
— Самъ увидишь его сейчасъ, Борисъ, какой онъ, — и не повѣришь, можетъ, — ясный онъ, свѣтлый, какъ звѣзда въ небѣ… Какъ звѣзда, съ тоской договорила она, — что въ утру и слѣда не будетъ ея… Часомъ мы даже съ Ѳомой Богданычемъ другъ на дружку глядимъ и думаемъ себѣ: нк можетъ того быть, чтобы помереть ему скоро…
— Онъ хотѣлъ непремѣнно меня видѣть, Анна Васильевна?
— A какъ еще! Сегодня съ утра, какъ узналъ что маіоръ за тобой вчера въ ночь уѣхалъ, все безпокоился, что тебя, можетъ, Софья Михайловна не отпуститъ, хотѣлъ даже самъ писать до нея…
— Онъ одинъ теперь? спросилъ я.
— Сидятъ у него Ѳома Богданычъ, да студентъ тотъ; Кашеваровъ въ уѣздъ уѣхалъ вчера рано; только промежъ насъ ужь сказано, чтобы когда ты будешь, оставить васъ вдвоемъ съ Васей… Они уйдутъ заразъ…
— Такъ можно идти въ нему, Анна Васильевна?
Она смущенно зашевелилась на мѣстѣ и замедлила отвѣтомъ.
— A напередъ хотѣла я тебя чегось спросить, Боренька, начала она… — Насчетъ его матери… чтобы ты ему сказалъ, домолвила Анна Васильевна…
Я вопросительно взглянулъ на нее.
— Она, говорятъ, въ Петербургъ уѣхала?…
— Въ Москвѣ она, перебила меня Анна Васильевна, — письмо прислала мнѣ оттуда. Чи тамъ, чи туда ѣдучи, только узнала она, что боленъ Вася, — пишетъ, чтобъ я ей отписала скорѣе, что если нужно, то вернется она заразъ…. только чтобъ знала она, проситъ, что сынъ хотитъ ее видѣть…
— Развѣ въ К. ей не было еще извѣстно о положеніи Васи?
— A не знаю я того, отвѣчала Анна Васильевна. — Тади Васѣ такъ не было еще худо, какъ теперь… Кашеваровъ былъ у нея тамъ, какъ вернулась она съ похоронъ отселѣ, только не приняла она его въ тотъ часъ…
— Онъ говорилъ намъ съ maman, сказалъ я, — что Вася не хотѣлъ говорить съ ней на похоронахъ…
— A отъ же о томъ и хочу я тебѣ сказать, молвила Анна Васильевна съ новою скорбію въ голосѣ:- не хотѣлъ онъ тамъ ее видѣть и до настоящаго часу не хотитъ!… A ты самъ помысли, Борисъ, можетъ-ли же то быть, чтобы сынъ матери да предъ смертью не простилъ!…
— Вы говорили ему объ этомъ?
— A говорила-жь, и отца Матвѣя до него посылала…
— Что жк онъ?
— A онъ что! повторила Анна Васильевна. — Отвѣта отъ него нѣтъ, и вижу я только, что мучаю я его тѣми словами моими… Можетъ, въ разговорѣ найдешь ты случай, Борисъ, скажешь ему…. спросишь, отчего онъ всѣхъ проситъ ему простить, а самъ простить не хочетъ, и кому-жь — матери родной!… Вчера захотѣлъ онъ самъ исповѣдаться и святое причастіе принять, — и еще свѣтлѣй сдѣлался онъ послѣ того, и сегодня такой хорошій былъ онъ день весь… Можетъ, Борисъ, и поможетъ тебѣ Богъ, дойдетъ слово твое до его сердца… Я сейчасъ тади Любочку до него выпишу!…
— Я непремѣнно буду съ нимъ говорить объ этомъ, Анна Васильевна, клянусь вамъ!
— И наградитъ тебя Богъ за это! воскликнула она, снова обнимая меня. — Тольки ты гляди, Борисъ, не труди его слишкомъ разговоромъ, а самъ ему говори больше…. дыханья у него на половину уже нѣту…
Мы отправились на верхъ.
Командоръ вышелъ къ намъ на встрѣчу въ корридоръ.
— Онъ ждетъ васъ нетерпѣливо, сказалъ онъ, пропуская меня въ дверь и задерживая Анну Васильевну какимъ-то вопросомъ…
У меня подгибались ноги… Я пересилилъ себя и вошелъ.
Ничего не перемѣнилось въ этой бывшей комнатѣ Герасима Ивановича. Та же лампа подъ зеленымъ абажуромъ горѣла на кругломъ столѣ, за которымъ Людвигъ Антоновичъ съ Ѳомой Богдановичемъ молча пили чай; та же кровать, задвинутая ширмами, виднѣлась въ дальнемъ углу покоя, а посреди его стояло такъ хорошо знакомое мнѣ большое вольтеровское кресло покойнаго, — и въ немъ, ухватившись руками за ручки, сидѣлъ Вася…. сидѣлъ призракъ прежняго Васи, съ устремленными глазами на дверь.
— Борисъ, милый! проговорилъ онъ довольно слышнымъ голосомъ.
Я кинулся къ нему. Онъ упалъ, ослабѣвъ, на спинку кресла и, закашлявшись короткимъ, деревяннымъ кашлемъ чахотныхъ, промолвилъ опять: