— Ты такой противный и равнодушный, une figure endimanchée, quand maman est dans la peiue, — гадко смотрѣть на тебя.
— A ты завистливая дѣвчонка и больше ничего! отвѣчалъ я.
Настя посмотрѣла на меня совершенно озадаченная, на рѣсницахъ ея показались слезы, — она ужасно обидѣлась, но сдержалась и, повернувшись во мнѣ плечомъ, сказала только:
— Я на дерзости не отвѣчаю.
— Ну, конечно, вы царевна, въ родѣ друга вашего Галечки Галагай! отпустилъ я ей "шпильку".
Настя мигомъ обернулась; все лицо ея озарилось насмѣшкой, и, глядя мнѣ прямо въ глаза, сказала:
— A ты теперь насмѣхаешься надъ Галечкой, потому что ты…
Она не договорила.
— Потому что, что? переспросилъ я, чувствуя въ то же время, что краснѣю по уши.
— Я знаю, расхохоталась Настя и значительно качнула головой.
— Что ты знаешь?
— Не скажу!
"О, Боже мой, опять то же, encore cette femme! тоскливо шевельнулось во мнѣ,- и Настя, и maman, всѣ думаютъ, что я"…
Матушка между тѣмъ о чемъ-то шепотомъ переговаривала съ m-r Керети. "Обо мнѣ, навѣрное!" думалъ я, глядя на нихъ, и досада все болѣе и болѣе овладѣвала мною.
— Фу-ты, душно, смерть моя! влетѣла, запыхавшись, въ столовую тетушка Фелисата Борисовна и всѣмъ своимъ грузнымъ тѣломъ опустилась въ кресло. Она была одѣта совсѣмъ подорожному, въ какой-то, сверхъ платья, полумужской шинели въ рукава, съ огромнѣйшимъ мѣшкомъ въ рукѣ и краснымъ фуляромъ, пристегнутымъ сзади къ чепцу и развѣвавшимся по ея плечамъ.
— Пора бы, кажется, и ѣхать! воскликнула она. — А то отъ жары здѣсь умрешь!
— Вы бы манто скинули, кротко предложила ей матушка.
— Покорно благодарю, — это, чтобы мнѣ простудиться! фыркнула въ отвѣтъ тетушка.
— Да вѣдь вы еще не завтракали.
— Когда же это я такъ рано завтракаю! Успѣю въ каретѣ, запаслась про случай. И тетушка указала на свой мѣшокъ.
— Что же, мы готовы, сказала, вздохнувъ, maman.
— Съ Богомъ, съ Богомъ! заторопилась Анна Васильевна, все время до этого болтавшая съ Левой, къ обоюдному, какъ видимо было, удовольствію ихъ.
Всѣ встали, обернулись въ образу, помолились, потомъ опять сѣли и, поднявшись, перекрестились и направились въ переднюю. Тамъ уже возились, толкались и шмыгали люди съ подушками, мѣшками и всякимъ господскимъ добромъ.
— Фрося, Фро-о-ося? кричала Фелисата Борисовна, точно ее ножомъ рѣзали.
— A я туточки! отвѣчала ей, продираясь сквозь толпу, пятнадцатилѣтняя дѣвочка, младшая и любимѣйшая изъ горничныхъ тетушки.
— A ты, курносая, вѣчно фуляръ мой забудешь подать! Поди сейчасъ, отыщи!
— A на що жь мини шукаты, когда жь вы іого на очипокъ соби начѣпили? отвѣчала балованная дѣвочка, закрывая рукавомъ свои сверкающіе зубы, чтобы не прыснуть отъ смѣха.
Не она, такъ всѣ остальные тутъ бывшіе громко расхохотались, даже Анна Васильевна, видимо побаивавшаяся тетушки и осторожно избѣгавшая разговоровъ съ нею. Фелисата Борисовна быстро закинула руку за голову, дернула платокъ, вырвавъ вмѣстѣ съ нимъ кусокъ изъ своего кисейнаго чепца, и, раздраженная общимъ смѣхомъ, тутъ же наложила на Фросю опалу, приказавъ ей оставаться въ Тихихъ Водахъ подъ строгимъ присмотромъ ключницы Мавры Ивановны, а вмѣсто Фроси ѣхать съ нею въ городъ толстой Хиврѣ, съ тѣмъ только, чтобы толстая Хивря отнюдь не смѣла въ городѣ ходилъ о босу ногу, какъ это она дѣлала постоянно въ деревнѣ, а непремѣнно взяла бы съ собой башмаки и чулки, давно ей купленные тетушкой, но и по сю пору лежащіе ненадѣванными въ сундукѣ Хиври. Толстая Хивря, очевидно обрадованная, кинулась со всѣхъ босыхъ ногъ своихъ за сундукомъ, въ которомъ хранились ея башмаки съ чулками, а тетушка, поймавъ за рукавъ Леву, хохотавшаго звончѣе всѣхъ присутствовавшихъ, прочла ему достодолжную нотацію, главный смыслъ которой заключался въ томъ, что она давно бы его, сквернаго мальчишку, высѣкла, не будь только его баловницъ, подъ которыми, разумѣется, слѣдовало понимать матушку и Анну Васильевну.
Бѣдная Анна Васильевна, встрѣтившись съ разгнѣваннымъ взглядомъ тетушки, ужасно струсила.
— A ну же, идемъ садиться, идемъ скорѣе! залепетала она, поблѣднѣвъ и дергая меня за куртку.
Лева вырвался изъ рукъ тетушки и въ одинъ скачокъ очутился въ двухмѣстной коляскѣ Анны Васильевны, первой поданной къ крыльцу.
Анна Васильевна даже перекрестилась, занявъ въ ней свое мѣсто, такъ рада она была, что ушла отъ тетушки. Я помѣстился рядомъ, а Лева между нами. М-r Керети слѣдовалъ въ брикѣ съ Сильвой и съ Максимычемъ на козлахъ. Грузная четверомѣстная наша карета шестерикомъ, съ матушкой, тетушкой, Настей и съ Хиврей на запяткахъ, догоняла насъ съ трудомъ, тяжело качаясь съ боку на бокъ на огромныхъ своихъ рессорахъ.