— Онъ думаетъ, что у меня бѣлыя крылья, а я, я…
И почти съ ужасомъ вспомнилъ я въ эту минуту смущеніе, какое производила во мнѣ красота его матери…
Герасимъ Ивановичъ все не просыпался, и мы проговорили съ Васей вплоть до самаго обѣда. Онъ разсказалъ мнѣ, какъ, почти тому три года, пораженъ былъ ударомъ его отецъ. Это было зимой въ Петербургѣ. Васѣ шелъ тринадцатый годъ. Отецъ очень занимался имъ, самъ давалъ ему уроки. Комната его была смежна съ кабинетомъ Герасима Ивановича. Однажды вечеромъ отецъ его и мать уѣхали куда-то на балъ. Вася легъ въ постель, но долго уснуть не могъ; онъ съ вечера готовилъ математическую задачу назавтра и такъ и легъ, не добившись рѣшенія ея, — это его мучило и мѣшало спать. Вдругъ онъ услышалъ шумъ отворяющейся двери въ кабинетъ и чьи-то голоса. Хорошо, ступай! говорилъ его отецъ. Дверь опять затворилась. Кто-то скорыми шагами зашагалъ по коврамъ. — Ты вернулся, папа? спросилъ Вася изъ своей комнаты. Отвѣта не было. Черезъ нѣсколько времени мальчикъ опять рѣшился спросить: Папа, это ты? Но тутъ произошло что-то ужасное: какой-то грохотъ и хрипъ, отъ чего "я весь оледенѣлъ"; говорилъ Вася, "и думалъ, что умираю". Наконецъ онъ вскочилъ и кинулся въ кабинетъ. Одна свѣча горѣла тамъ на каминѣ, и Вася съ перваго раза не могъ понять, что случилось. Отца его не было! Только оглядѣвшись увидѣлъ онъ его въ дальнемъ углу, за письменнымъ столомъ. Бѣдный отецъ его лежалъ на полу недвижно, и густая, темная кровь текла у него по щекѣ: онъ наткнулся, падая, на уголъ тумбы съ какимъ-то бюстомъ, который вмѣстѣ съ нимъ и повалился. Отчаянный крикъ мальчика поднялъ весь домъ на ноги. Бросились за докторомъ; съ счастію, онъ жилъ не далеко и былъ дома. A то Савелій самъ, ремесломъ фельдшеръ, непремѣнно хотѣлъ пустить кровь своему барину — и убилъ бы его на мѣстѣ, объяснялъ Васѣ прибѣжавшій докторъ, который объявилъ, что это нервный ударъ. — "Папа перенесли на диванъ", продолжалъ Вася, "стали вокругъ него возиться… Я и разсказать тебѣ не могу, что со мною тутъ было: я ничего не видѣлъ, не слышалъ… Помню только, что я кидался, рыдая, съ людямъ и умолялъ: мамашу, мамашу скорѣе"! За нею поѣхали.
— Какъ она испугалась, я думаю! сказалъ я.
— Да… Я помню, какъ она вошла въ комнату, вся въ цвѣтахъ, жемчуги на шеѣ, въ такомъ прекрасномъ розовомъ платьѣ, взглянула на папа и вскрикнула…
— Она очень плакала, Вася?…
Онъ моргнулъ глазами и медленно проговорилъ:
— Она упала на стулъ и сказала: этого еще недоставало!… Потомъ расплакалась…
— Ей, должно-быть, было это очень больно, повѣрь, Вася!
— Я и вѣрю! отвѣчалъ онъ, строго взглянувъ на меня своимъ недѣтскимъ взглядомъ.
— Вы послѣ этого уѣхали за границу? поспѣшилъ я его спросить.
— Да, переѣзжали изъ города въ городъ, долго жили въ Гейдельбергѣ, въ Боннѣ, потомъ въ Швейцаріи. Медленно поправлялся папа. Ужасно то, что сознаніе очень скоро въ немъ вернулось, а бѣдное его тѣло все оставалось мертвымъ. Я очень скоро сталъ понимать его по глазамъ; ты самъ видишь, какіе они у него живые, говорящіе… Какъ ему надоѣдали доктора, еслибы ты зналъ! Ты вообрази, въ каждомъ городѣ новыя лица, новыя консультаціи — и все при немъ, какъ будто онъ въ самомъ дѣлѣ былъ мертвый. Сколько разъ я просилъ ихъ, говорилъ имъ, что онъ все слышитъ и понимаетъ. Они улыбались, не вѣрили, пошепчутъ между собой, а потомъ опять начнутъ громко… И чего-чего они ему ни предписывали! При мама онъ принималъ ихъ лѣкарство, а нѣтъ ея — онъ велитъ вылить стклянку за окно. Наконецъ въ Вѣнѣ, одинъ старикъ-докторъ, очень добрый человѣкъ, очень полюбившій насъ съ папа, сказалъ напрямикъ, что никакихъ лѣкарствъ не нужно, что вылѣчить его могутъ только три вещи, которыя онъ и проситъ maman не забывать, — взялъ перо и написалъ большими буквами, по-нѣмецки: время, чистый воздухъ и покой. Она тогда рѣшилась вернуться въ Россію, на югъ, и мы поѣхали прямо изъ Вѣны въ К., посовѣтоваться еще съ тамошними медиками. Они сказали maman, что совершенно согласны съ рецептомъ вѣнскаго ихъ собрата. Въ К. мы застали дядю Рындина и вмѣстѣ съ нимъ пріѣхали сюда.
— И въ самомъ дѣлѣ, какъ поправился отецъ твой здѣсь! Въ три недѣли, а какъ уже замѣтно!
Лицо Вася тотчасъ же повеселѣло, и онъ сообщилъ мнѣ, что на дняхъ посѣтилъ больнаго докторъ изъ штаба генерала Рындина, видѣвшій его въ К.: онъ былъ пораженъ замѣченною имъ перемѣной въ лучшему и очень обнадеживалъ Васю.
— Я и самъ это вижу, говорилъ онъ. — Ахъ! промолвилъ онъ вдругъ, еслибы только папа согласился не сидѣть вѣчно у этого окна!