И чтеніе его, и мои фантазіи на тему казацкихъ войнъ прерваны были Савеліемъ, который вошелъ доложить, что Герасимъ Ивановичъ проснулись и завтракъ поданъ.
Больной былъ тревоженъ, — приближалось время обычнаго утренняго ему визита Любови Петровны, — онъ почти ничего не ѣлъ за завтракомъ, глядѣлъ на дверь и прислушивался, выражая неудовольствіе нетерпѣливымъ движеніемъ головы, когда Вася или я говорили слишкомъ громко. Но красавица заставляла себя ждать. Вошла Анна Васильевна и, поздоровавшись съ Лубянскимъ, тотчасъ же обратилась ко мнѣ съ вопросомъ:- не помѣшала-ли мнѣ вчера музыка спать? Я не хотѣлъ лгать и сказалъ только, что слушалъ съ большимъ удовольствіемъ, какъ пѣла Дарья Павловна, и что это нисколько не помѣшало мнѣ затѣмъ отлично выспаться. Анна Васильевна взглянула на меня съ какою-то особенною ласковостью; — вѣрно въ благодарность за то, что я не произнесъ имени барона Фельзена, сказалъ я себѣ.
— A все-жь Софья Михайловна не скажетъ мнѣ спасибо за то, что ты у меня не можешь засыпать въ свои часы, сказала она. — Да и французу твоему тоже нездорово. Надо будетъ васъ перевести въ другія комнаты… Только не знаю… тамъ тебѣ отъ Васи далеко будетъ, черезъ весь домъ придется проходить…
— Нѣтъ, ради Бога, милая, добрая Анна Васильевна, умолялъ я ее, — оставьте меня тамъ, гдѣ теперь! Клянусъ вамъ…
— Въ чемъ это вы такъ горячо клянетесь, молодой человѣкъ? послышался за мною женскій голосъ. И, не ожидая моего отвѣта, Любовь Петровна прошла мимо, задѣвъ меня слегка рукавомъ своего широкаго распашнаго капота съ большими турецкими узорами. Она благоухала, какъ всегда, какимъ-то особенно тонкимъ запахомъ раздушеннаго бѣлья, — какъ Киприда, когда она съ Олимпа сходила къ смертнымъ, подумалъ я, припоминая мѣсто изъ Иліады, которую m-r Керети давалъ мнѣ читать къ переводѣ madame Dacier…
— Здравствуй, Вася, говорила она, поднося ему свою руку къ губамъ. Bonjour, mon ami!
И она перенесла эту нѣжную, длинную руку въ приподнявшуюся съ колѣнъ, дрожавшую и тянувшуюся къ ней руку мужа — и слегка прикоснулась губами къ его лбу.
Онъ жадно припалъ къ ней устами и такъ и замеръ.
Она тихо высвободила свою руку и сѣла рядомъ съ его кресломъ.
"Ну, гляди на меня, любуйся, будь счастливъ", казалось, говорило ея блѣдное, томное и нѣсколько усталое лицо.
И онъ глядѣлъ на нее во всѣ глаза, любовался ею и былъ безконечно счастливъ. Грудь его высоко подымалась, въ складкахъ рта играла несказанно нѣжная, мягкая улыбка…
— Папа аккуратно принимаетъ свое лѣкарство? спросила она Васю.
— Онъ давно ничего не принимаетъ, отвѣчалъ тотъ; — докторъ, когда былъ здѣсь въ послѣдній разъ, сказалъ, что это совершенно безполезно теперь.
— Это вашими молитвами, тетушка, сказала она, улыбаясь, Аннѣ Васильевнѣ,- онъ удивительно поправился съ тѣхъ поръ, какъ мы здѣсь.
— A ты… какъ… Лю-бочка? все глядя на нее, проговорилъ больной, и въ его глубокихъ глазахъ сказывалось все наслажденіе, какое испытывалъ онъ, что могъ произнести это слово "Любочка"…
Она взглянула на него съ удивленною усмѣшкой.