A гдѣ онъ былъ въ это время, тотъ, кто тогда внушалъ ей тѣ слезы ея и рѣчи, чего и не подозрѣвалъ бѣдный Вася? Первое извѣстіе о немъ сообщено мнѣ было матушкой въ письмѣ изъ К., въ которомъ строго упрекала она меня за то, что я ей не писалъ тотчасъ же по пріѣздѣ нашемъ въ Богдановское. "Я такъ и Богъ знаетъ какъ измучилась бы", говорила она, "еслибы не встрѣтила на улицѣ барона Фельзена, который мнѣ сказалъ, что видѣлъ васъ обоихъ наканунѣ своего отъѣзда", и въ концѣ письма прибавляла, что тотъ же баронъ Фельзенъ весьма любезно предложилъ ей заѣхать къ намъ въ домъ, узнать, не будетъ-ли какихъ порученій къ намъ, въ случаѣ, еслибъ онъ долженъ былъ обратно ѣхать въ наши страны. Объ этомъ свиданіи матушки съ Фельзеномъ я никому, кромѣ Анны Васильевны, не сообщалъ въ Богдановскомъ. Помню, какъ смутилась добрая женщина, когда она объ этомъ узнала, какъ она взглянула на меня съ видимымъ намѣреніемъ что-то сказать, — и не сказала. а только глазами заморгала и отвернулась, а я ей за то весьма храбро отпустилъ:
— Пусть лучше я останусь безъ цвѣтныхъ чулковъ (за этою именно посылкой и долженъ былъ заѣхать къ матушкѣ обожатель Любови Петровны), только бы не видать здѣсь этого нѣмца!
— A что онъ тебѣ сдѣлалъ, Боренька? живо спросила Анна Васильевна:
— Ничего онъ мнѣ не сдѣлалъ, только безъ него лучше!
Милая старушка не подумала спросить, что я разумѣю подъ этимъ "безъ него лучше", — она взяла меня за голову и горячо поцѣловала въ лобъ.
"Онъ вернется сюда, рано или поздно вернется". часто думалъ я послѣ этихъ моихъ разговоровъ съ Васей и Анной Васильевной, и все явственнѣе сталъ я читать теперь признаки неодолимой тоски въ чертахъ, въ каждомъ движеніи Любови Петровны. Съ каждымъ днемъ, казалось, тяжелѣе становился для нея ея образъ жизни, и нашъ тѣсный кружокъ, и чтеніе Вазари, и нескончаемая возня Ѳомы Богдановича. A между тѣмъ она, какъ бы на зло самой себѣ, упорствовала въ этомъ образѣ жизни; она никого кромѣ насъ не видала, перестала вовсе ходить въ большой домъ, обѣдала даже у себя въ павильонѣ и проводила тамъ вечера одна, пожирая томъ за томомъ французскіе и англійскіе романы, которые получала она изъ Петербурга чуть не съкаждой почтой. Анна Васильевна начинала безпокоиться и спросила разъ при мнѣ: здорова-ли она? Красавица подняла на нее глаза и только улыбнулась, — но отъ этой улыбки у Анны Васильевны вдругъ навернулись слезы… Однажды вечеромъ изъ Васиной комнаты мы услыхали музыку въ павильонѣ.
— Это Булкенфрессъ играетъ у твоей maman! сказалъ я.
— Развлеченіе ей, по крайней мѣрѣ, отвѣчалъ мнѣ Вася съ улыбкой, — только папа бы это не разбудило…
Онъ прошелъ въ покой больнаго, — но тотъ мирно и сладко спалъ, какъ всегда.
Съ тѣхъ поръ все обычнѣе и дольше стало звучать фортепіано въ павильонѣ Любови Петровны, а съ этимъ вмѣстѣ Булкенфрессъ, съ которымъ я не встрѣчался уже очень давно, сталъ вдругъ попадаться мнѣ на каждомъ шагу. Къ Керети онъ забѣгалъ каждый день поутру, въ то самое время, когда я, окончивъ урокъ, складывалъ свои книги и отправлялся къ Лубянскимъ. Онъ былъ необыкновенно любезенъ со мной, нѣжно потряхивалъ мнѣ руку и называлъ charmant cheune (jeune) homme. Но мнѣ не нравился его лукаво-заискивающій взглядъ и его настойчивые разспросы о здоровьи Герасима Ивановича, о характерѣ Васи и тому подобномъ, касавшемся Лубянскихъ, разспросами, которыми онъ забрасывалъ меня каждый разъ. Я отвѣчалъ ему неохотно и коротко и спѣшилъ уходить отъ него. "Не для одной музыки повадился онъ такъ часто къ Любови Петровнѣ", не разъ приходило мнѣ въ голову, но я не хотѣлъ останавливаться на этомъ; я боялся всякой посторонней мысли, способной разстроить тотъ волшебный міръ, въ который я весь былъ погруженъ въ это время. Мы читали съ Васей Донъ-Карлоса…. Кто-то сказалъ очень вѣрно, что каждое чувство имѣетъ свой медовый мѣсяцъ. Я именно переживалъ въ то время медовый мѣсяцъ маркиза Позы. Донъ-Карлосомъ представлялся мнѣ, разумѣется, Вася, для котораго Поза, то-есть я, съ восторгомъ отдаетъ жизнь; королеву я никакъ не могъ вообразить себѣ иначе, какъ въ прелестномъ образѣ Любови Петровны, а Филиппъ былъ опять-таки Фельзенъ, только со старымъ, какъ у генерала Рындина, но гораздо болѣе злымъ, лицомъ, и я говорилъ ему пламенныя рѣчи въ защиту Донъ-Карлоса, у котораго онъ похитилъ любовь его прекрасной и "настоящей", законной матери…