Генерала Рындина даже покоробило, я это замѣтилъ, — но онъ не счелъ нужнымъ показать, что сердится.
— Отъ васъ, Любовь Петровна, и этотъ невѣдомый мнѣ доселѣ чинъ не почту себѣ за стыдъ принять, любезно отпустилъ онъ, поклонившись и браво звякнувъ шпорами.
Она обернулась къ нему опять и съ очаровательною улыбкой протянула ему руку, которую генералъ снова нѣжно поцѣловалъ въ перчатку.
— Господа, мое почтеніе, сказалъ онъ, будто только теперь замѣтивъ офицеровъ, собравшихся на крыльцѣ,- очень радъ васъ видѣть.
Онъ погрузилъ зоркій взоръ въ ихъ толпу.
— Изъ знакомыхъ здѣсь кавалеристовъ нашихъ не всѣ, кажется, пріѣхали? спросилъ онъ.
Офицеры стали перешептываться, считая другъ друга глазами.
— A будетъ ще, будетъ кавалерія, отвѣтилъ за нихъ Ѳома Богдановичъ, — а артиллерія ужь туточки!
— Здорово, юноша! заговорилъ опять старикъ Рындинъ, замѣтивъ меня, — поклонъ тебѣ привезъ отъ матушки; батюшку не видалъ, не совсѣмъ еще поправился, говорятъ… Да бишь! вдругъ вспомнилъ генералъ, — Софья Михайловна говорила мнѣ о какой-то посылкѣ, хотѣла со мною вамъ прислать… Саша, не помнишь, доставлена намъ она?
— Нѣтъ, папа, молвилъ Саша, — ее кажется…
— Получена, получена, кидаясь къ генералу и подмигивая ему, загоготалъ Ѳома Богдановичъ, — по окказіи получена… А, да вотъ и моя хозяйка!…
Краснѣющая и сконфуженная Анна Васильевна, со шляпкой на боку, въ сопровожденіи спокойно улыбавшейся и какъ кукла разодѣтой Галечки, поспѣшно сходила съ лѣстницы.
— Экипажи подавайте! крикнулъ хозяинъ. — Господи, да гдѣ голова у меня! И онъ схватился за нее обѣими руками. — Перекусить вамъ съ дороги треба, ваше превосходительство, перекусить.
— По горло сытъ; часъ тому назадъ, пока лошадей перемѣняли, мы съ Сашей перехватили важно, молвилъ генералъ. — Ну а послѣ обѣдни, пожалуй, можно будетъ и вторично… Многоуважаемая Анна Васильевна, не прикажете-ли, въ моей коляскѣ?
Онъ усадилъ ее, сѣлъ самъ, и дорожный шестерикъ на полныхъ рысяхъ повлекъ тяжелую генеральскую коляску въ церковь. Любовь Петровна съ Галечкой и Дарьей Павловной поѣхали за нею въ шарабанѣ, сопутствуемыя Трухачевымъ верхомъ. Съ полсотни разнородныхъ и разнокалиберныхъ экипажей помчались за ними вслѣдъ. Мы переглянулись съ Васей и, пропустивъ Сашу съ товарищами, — они предпочли отправиться въ церковь пѣшкомъ, — вскочили въ линейку, гдѣ уже сидѣлъ маіоръ Гольдманъ и два другихъ офицера его полка: они живо между собой разговаривали и не обратили на насъ никакого вниманія.
— У него сильная протекція въ Петербургѣ, говорилъ одинъ.
— На то нѣмецъ! коротко и рѣзко фыркнулъ командоръ.
— Все это такъ-съ, молвилъ другой гусаръ, — только я навѣрное знаю, что тамъ сказали: рано. Вѣдь и точно, года нѣтъ, какъ ему офицерское званіе вернули.
Первый изъ говорившихъ засмѣялся.
— A я такъ думаю, что это вздоръ. При связяхъ его и ловкости, да захоти онъ, — онъ навѣрное былъ бы уже теперь въ гвардіи. Дѣло въ томъ, что самъ онъ не хочетъ… Ему и здѣсь хорошо…
— Въ Юрасовкѣ-то? насмѣшливо спросилъ маіоръ.
— Ну, положимъ, и не въ Юрасовкѣ… Только вы поймите, Степанъ Парѳенычъ, что не изъ однихъ же чиновъ бьются люди, особенно въ молодые годы. Бываютъ и другіе виды…
Маіоръ выпучилъ на него такіе страшные глаза, что офицеръ не смѣлъ докончить; онъ оглянулся на насъ съ Васей и тотчасъ же отвернулся, чтобы скрыть краску, которою внезапно покрылось все его лицо.
Товарищъ его, сидѣвшій въ нему спиной, рядомъ съ Васей, ничего не замѣтилъ.
— A поглядѣли бы вы, Степанъ Парѳенычъ, заговорилъ онъ, — какъ онъ себя тамъ, въ какую-нибудь недѣлю времени, устроилъ. Простую хату въ бонбоньерку, можно сказать, превратилъ, стѣны, потолки, полы, все это въ коврахъ, увѣшано оружіемъ… Тысячъ на десять, вѣрно, вывезъ онъ всякаго такого добра съ Кавказа… Да-съ, договорилъ молодой офицеръ и глубоко вздохнулъ при этомъ, — этому счастливчику хоть первую львицу изъ Петербурга не стыдно принять въ такой хижинкѣ…
— Вахмистръ, чуть не крикнулъ маіоръ, — вахмистръ у него, полагаю, что себѣ хочетъ, то и дѣлаетъ?
— Это уже само собою, отвѣчалъ, расхохотавшись, гусаръ:- только вѣдь и боится онъ его, повѣрите, страхъ! Вчера, напримѣръ…
Офицеръ началъ передавать какую-то исторію про Фельзена — рѣчь шла несомнѣнно о немъ, — и его вахмистра, изъ которой я ровно ничего не понялъ, кромѣ того развѣ, что это самое помѣшало барону отправиться сегодня утромъ въ Богдановское одновременно съ разскащикомъ, какъ они это намѣревались сдѣлать вчера.