Вася замолчалъ опять.
— Галечка однако хорошо отдѣлала Сашу, началъ я. — Онъ ужасно неучтивый, Саша…
— Какъ я ему завидую, еслибы ты зналъ! воскликнулъ вдругъ Вася. — Онъ такой живой, бодрый, — вотъ какъ и этотъ мальчикъ сейчасъ… Знаешь. что вѣдь онъ удивительный мальчикъ, этотъ Опицкій! Онъ чуть не убился — и изъ-за чего!… A я… на что я похожъ! какимъ-то надрывавшимся, чуть слышнымъ голосомъ проговорилъ Вася:- я точно старый человѣкъ… ни молодости, ни радости… все лишь одно, да одно въ головѣ…
— Вася, полно, что это съ тобой сдѣлалось! заговорилъ было я.
— Нѣтъ, Борисъ, право. съ натянутою улыбкой сказалъ онъ, — знаешь, что я часто думаю: еслибы не папа, лучшее, чего я могъ бы для себя желать, — это умереть…
— Не смѣй. не смѣй и произносить этого слова! Какіе ужасы! закричалъ я, кидаясь къ нему, и притиснулъ голову его къ моей груди.
— Ну, и не буду, высвобождаясь изъ моихъ объятій, сказалъ онъ.
— Зачѣмъ ты такой вздоръ говоришь, Вася?
— Ну, а ты прости великодушно, коли это вздоръ… Да, а гдѣ ты будешь обѣдать, Борисъ? спросилъ онъ, спѣша перемѣнить разговоръ.
— Съ вами, какъ всегда. Вѣдь ты не оставишь Герасима Иваныча обѣдать одного. A этихъ большихъ столовъ внизу я терпѣть не могу.
— Ну, и прекрасно!
Онъ опять остановился; онъ успѣлъ уже перемочь свое уныніе, и лицо его глядѣло почти весело.
— Какъ бы намъ теперь такъ сдѣлать, молвилъ онъ каррикатурнымъ шепотомъ, озираясь во всѣ стороны, — чтобы взять, да и тягу дать подальше отъ Сашиной войны?
— Очень просто: свернемъ влѣво, а тамъ въ сиреневую аллею — и алонъ маширъ цу гаузъ. какъ говоритъ вашъ Савелій.
— Алонъ маширъ! повторилъ Вася.
Черезъ пять минутъ мы сидѣли, запершись, въ его комнатѣ и читали Die Pieccolomini. Отецъ его еще не просыпался. По всему дому, будто дальніе раскаты грозы, шелъ нескончаемый гулъ голосовъ, смѣха, передвигавшихся стульевъ, спѣшныхъ и тяжелыхъ шаговъ. Изъ подвальнаго этажа несся въ окна запахъ кушанья; третій день не потухалъ огонь въ обширной кухнѣ гостепріимнаго Богдановскаго. Гости недавно отзавтракали; немилосердно стучали ножами повара, готовясь къ предстоявшему обѣду…
XXVI
Мы такъ и не трогались со своей половины до самаго вечера, и никто не тревожилъ насъ: видно Саша нашелъ, что война и безъ насъ обойтись можетъ. Пообѣдали мы, какъ всегда, втроемъ съ Герасимомъ Ивановичемъ. Онъ билъ все въ томъ же добромъ духѣ и весело допрашивалъ меня:
— Танцовать сегодня?
— Да, Герасимъ Иванычъ, непремѣнно, отвѣчалъ я. — Ѳома Богданычъ вотъ уже двѣ недѣли пристаетъ въ намъ съ Васей, чтобы мы непремѣнно пришли на балъ. Только не знаю, какъ Вася вотъ, — ему все не хотѣлось…
— Придетъ, улыбаясь отвѣчалъ мнѣ больной.
— Я танцовать не люблю, началъ было Вася.
— Надо… какъ всѣ…
— A вы бы, Герасимъ Иванычъ, спустились бы внизъ посмотрѣть. Я ужь Васю растормошу!
Вася съ неудовольствіемъ взглянулъ на меня. Отецъ его перехватилъ этотъ взглядъ:
— Я спать буду, проговорилъ онъ совершенно твердо и съ улыбкой, отъ которой сынъ его вдругъ покраснѣлъ…
Его повезли гулять послѣ обѣда. Но на этотъ разъ онъ самъ какъ будто боялся показаться въ люди и выбралъ крайнюю боковую аллею сада, по которой никто никогда не ходилъ. Мы вернулись домой очень скоро. Герасимъ Ивановичъ потребовалъ, чтобы весь туалетъ Васинъ и мой принесенъ былъ въ его комнату и чтобы мы при немъ одѣлись. Когда же все это было совершено, и мы, умытые, причесаные, даже слегка подвитые Савеліемъ, встали предъ нимъ въ новыхъ курточкахъ и глянцевыхъ башмакахъ, онъ долго поворачивалъ насъ во всѣ стороны, видимо любуясь сыномъ, и съ какимъ-то ребяческимъ удовольствіемъ похваливалъ насъ почему-то по-нѣмецки: ganz brav, ganz brav! Мы были готовы гораздо ранѣе, чѣмъ это было нужно, и долго прохаживались по комнатѣ подъ неотрывавшимися отъ насъ взглядами вдругъ оживившагося больнаго, то подходя, по его приказанію, къ зеркалу, заколоть булавкой свороченный на бокъ галстукъ, то изображая въ каррикатурѣ, какъ мы будемъ раскланиваться дамамъ и приглашать ихъ "pour une contredanse s'il vous plait". Онъ очень смѣялся нашимъ шалостямъ и все кивалъ на меня, повторяя: "какъ онъ, какъ онъ!" И Вася, въ угоду отцу, буфонилъ, подражая мнѣ, округлялъ локти и подымался на носкахъ, точно дѣло дѣлалъ…
Въ половинѣ девятаго, наконецъ, громко, точно изъ сосѣдней комнаты, долетѣли до насъ снизу звуки полонеза. Балъ начался.
— Пора, пора вамъ! залепеталъ Герасимъ Ивановичъ и, откинувшись на спинку кресла:- музыка… какъ хорошо! проговорилъ онъ. Все лицо его просіяло.