Среди общаго движенія танца то-и-дѣло мелькала юркая и назойливая фигура Булкенфресса. То попадаясь на встрѣчу быстро несшейся парѣ и безцеремонно откидываемый въ сторону нетерпѣливою рукой кавалера, то наступая на платья дамъ, взвизгивавшихъ и чуть не со слезами кричавшихъ на него: противный! — онъ безпрестанно перебѣгалъ съ одного конца залы на другой. Прибѣжитъ, усядется за спиной Любови Петровны, къ видимому неудовольствію Трухачева, и заболтаетъ, размахивая руками и откидывая кончикомъ носа вверху спадавшія съ этого неудобнаго носа очки. Она, не поворачивая головы, слегка сдвинувъ брови и безъ улыбки, слушаетъ это, едва отвѣчая. Онъ вскочитъ, перебѣжитъ къ Фельзену, и тамъ повторяется то же. Гусаръ хмурится еще болѣе, чѣмъ Любовь Петровна. — Wollen Sie doch endlich ruhig bleiben! говорилъ онъ ему уже болѣе гнѣвнымъ, чѣмъ шутливымъ образомъ. въ то самое время, когда я усаживался за стуломъ Саши Рындина, котораго Дарья Павловна, какъ оказывалось, заставила танцовать съ Angèle и помѣстила рядомъ съ собою.
Булкенфрессъ взглянулъ на барона исподлобья; недобрая, пронзительная какая-то улыбка скользнула по его тонкимъ губамъ, — онъ видимо готовился отвѣчать какимъ-нибудь ѣдкимъ словомъ, но не сказалъ этого слова и съ притворнымъ равнодушіемъ откинулся въ спинку своего кресла.
— Я еще въ Смольномъ всѣ гвардейскіе мундиры знала, объясняла тѣмъ временемъ Сашѣ дѣвица Angèle.
— A уроки свои знали? бухнулъ ей въ отвѣтъ свирѣпо глядѣвшій на ея безбровое и зеленоватое лицо Саша.
— Кому можно вѣрить въ нашъ вѣкъ? говорила въ свою очередь Фельзену Дарья Павловна, вздыхая далеко не печальнымъ вздохомъ.
— Вы это справедливо сказали, m-me фонъ-Дорошенко, вмѣшался въ разговоръ Булкенфрессъ, наклоняясь сзади къ ея стулу, — правда въ нашъ вѣкъ пропалъ…
— Это вы лучше всего своимъ примѣромъ доказываете, съ громкимъ смѣхомъ и очень мило, какъ-то приподнимая свои круглыя плечи, обернулась она въ нему. — Вообразите себѣ, баронъ, онъ предо мною такъ и разсыпается, а за глаза называетъ меня провинціальною Аспазіей. Я даже не знала, что это значитъ, — мужъ ужь мнѣ сказалъ, что это была, кажется, одна греческая наѣздница…
Булкенфрессъ покраснѣлъ какъ ракъ…
— О Gott! das ist doch infam! колотя себя въ грудь кулакомъ, оправдывался онъ. — Я шестный нѣмецъ, che (je) n'ai jamais dite que vous étiez une наѣздница.
Молоденькая жена уѣзднаго судьи подошла въ эту минуту въ Фельзену, держа за руку уже выбраннаго ею кавалера, помѣщика среднихъ лѣтъ, подвитаго à la mougik, въ синихъ очкахъ и атласномъ бѣломъ галстукѣ и съ брюшкомъ, не уступавшимъ брюшку Ѳомы Богдановича, но съ выраженіемъ лица не только глубокомысленнымъ, но даже фатальнымъ.
Фельзенъ учтиво вскочилъ и взялъ робко протягивавшуюся въ нему руку судейши.
— Vos qualités? спросила она его басомъ, напоминая въ то же время смущеніемъ всей своей особы сконфуженнаго цыпленка.
— Греческая наѣздница, отвѣчалъ гусаръ, улыбаясь по адресу румяной дамы.
— Et vos (то-есть, ваши качества?), тѣмъ же басомъ вопросила судейша приведеннаго ею кавалера.
Тотъ подумалъ, подумалъ…
— Твердый малороссіянинъ! неожиданною фистулой объявилъ онъ себя и, повернувшись на высокихъ каблукахъ, побрелъ, увлекаемый робкою судейшей.
Дарья Павловна, какъ закрылась платкомъ, такъ и не въ силахъ уже была отнять его отъ задыхавшагося смѣхомъ лица своего…
Я пошелъ бродить по комнатамъ. Вся эта веселость, музыка, топотъ не въ состояніи были развлечь меня, — они, напротивъ. навели на меня какъ бы еще большую тоску. Я чувствовалъ что-то похожее на то, какъ если бы тебѣ въ ногамъ привязали пудъ свинца и сказали бы: ну, а теперь поди-ка, попляши! И ни на чемъ не могла остановиться мысль: Вася, мать его, баронъ Фельзенъ, Саша, — все путалось въ моей головѣ; точно облака, гонимыя вѣтромъ, проносились въ ней то тѣ, то другія неясныя черты, безтолковые обрывки фразъ, — безсвязно ныло что-то на сердцѣ тоскливое, противное, давящее. Скверно мнѣ было…