— Это Зачарованный город, черт тебя дери, — кричит Баум, — треклятая Хиганбана! И этот Бог…
Он продолжает кричать и что-то печатать на клавиатуре, но пол внезапно кренится. С громким треском начинают отваливаться лампы от потолка, и я понимаю, что совет Баума был совсем не так уж плох.
Я пытаюсь пробраться к нему сквозь сияющие в воздухе нити и куски штукатурки, которые парят в нем, но неведомая сила отшвыривает меня в сторону.
Я слышу, как Институт рушится: возможно, Баум каким-то образом поломал и весь город. С огромным треском золотистая стена разлетается по кирпичику, а затем каждый из них взмывает вверх, пробивая потолок. И я бегу.
Я несусь по коридору к лестнице. На ней тоже полно паутины и странных сверкающих сгустков, и ощущение, будто я сплю, усиливается. Я начинаю быстро-быстро спускаться: пытаюсь прыгать через несколько ступенек, но поскальзываюсь и лечу носом вниз. Я с трудом поднимаюсь, преодолевая боль во всем теле, и продолжаю свой спуск.
Наконец, я вылетаю в холл, в котором хаотически движутся туда-сюда шкафы и стулья. Многие из них поросли сияющим серебристым мехом, и меня передергивает. Дверь отвалилась и разбилась на множество фрагментов, и я выбегаю на улицу.
На ней полно народа. Люди толпятся вокруг института, очертания которого дрожат, будто в жару. Все переглядываются, трясут фонарями, переговариваются лишь шепотом, будто боятся кого-то разбудить.
Я нахожу Элизарезз.
— Не повезло тебе, — замечает она. – Баум оказался тем еще идиотом.
— Ему просто не повезло, — мои ноги трясутся, и я сажусь прямо на брусчатку. – Ну, и заводить близкие отношения с богами – так себе идейка.
Элизарезз кивает, будто бы благодушно, но между ее бровями остается складка.
— Что теперь будет? – глядя на дрожащий Институт, спрашиваю Старшую я. Та вздыхает:
— Черт его знает. Думаю, Бог отладит Систему – подобные баги ей самой не сдались. Ну а Баум… Боюсь, он уже не жилец. В самом эпицентре оказался. Обычно сознание такие выкрутасы не выдерживает.
— Интересный контракт был, — вздыхаю я.
Старшая кивает.
Я сижу на брусчатке и обвожу толпу взглядом. Эти люди привыкли к тому, что их реальность нестабильна, изменчива, будто весенняя погода, и любые законы плавятся, будто воск, в жаре чужой фантазии и страсти к созданию нового.
Я поднимаю взгляд выше. Низкое серое небо; думается, такое бывает только зимой. Надо же, кажется, оно давит так сильно, что даже руки не поднимешь. Как это, оказывается, хорошо, даже не признаешься в своей капитуляции. И как плохо — ничего не хочется делать.
Но, впрочем, я заслужил передышку.
Конец