Мне без него комфортно в пустом жилище.
Странно, но, подвыпив в субботу, Семён будто раскрылся с другой стороны, показал себя иного, того, кого я раньше не знала, того, кто прятался в тени и не выходил наружу, чтобы не пугать, но тут не утерпел.
Он меня устрашил.
Не зря говорят, что у трезвого на уме, то у пьяного на языке. Но ведь это могут быть не обязательно слова. Действия тоже вполне подходят под пословицу.
Кобаль раскрылся не в разговоре, а в поступке, мерзком и злом. В котором я не увидела уважения к себе, лишь желание наказать и удовлетворить свои потребности за мой счет. Будто я бездушная кукла, которая должна терпеть и ублажать своего господина по первому его требованию. И то, что было следующим утром… его попытка загладить вину…
Наверное, я неправильная. Но меня она не расслабила, не подарила моральный комфорт. Не вернула нас в прежнее уютное сосуществование в одной плоскости. Барьер, воздвигнутый за ночь, никуда не делся.
Последующие две недели, в которые супруг отсутствует, я испытываю тихую радость, что его нет. Я не скучаю.
Странно, но факт.
Перестав стрессовать, все равно не испытываю потребности набрать его первой или написать сообщение, чтобы поделиться новостями, касающимися фирмы, или просто поинтересоваться делами.
Однако, забыть о нем не выходит по другой причине. Он сам не позволяет.
Кобаль, как чувствует охлаждение, постоянно о себе напоминает. Названивает и закидывает смсками, рассказывая, чем занимается, что скучает и непременно привезет подарок.
Первые дни отвечаю на одно сообщение из трех. Звонки принимаю, но больше молчу и слушаю. На прямые вопросы даю односложные ответы.
Жизнь вообще становится какой-то другой. Или меняется мое отношение к ней, не понимаю. Будто цвета приглушаются, из ярких превращаются в блеклые и «застиранные».
Единственное, что выбивает из пребывания в анабиозе, Горин. Его взгляд я впитываю в себя помимо воли, где бы не пересекались. Даже на парковке, находясь в разных концах обширной территории, я умудряюсь почувствовать его присутствие, а, обернувшись, удостовериться, что мои ощущения не были ошибкой. Смотрит.
То же самое и с его голосом. Меня основательно прошивает током, когда я слышу Дениса, пусть мы и присутствуем в этот момент в смежных кабинетах. Мурашки толпой несутся по позвоночнику, стоит услышать удивительно красивый тембр, действующий на меня похлеще афродизиаков.
Радуюсь одному: все три встречи, которые у нас случаются, происходят не наедине. Дважды пересекаемся в переговорной, но рядом с ним в те моменты находится Эля, вцепившаяся в его локоть так, словно боится, что Горин сбежит. Один раз я захожу к заму Кобаля, чтобы уточнить цифры по не дающему покоя договору, и натыкаюсь на всю троицу дипломников, получающих ЦУ от их временного куратора.
Здороваются студенты все, я им киваю, но только от взгляда и голоса одного почти забываю, зачем заходила.
Семен возвращается из командировки третьего февраля. Приезжает домой с цветами под мышкой и коробкой капкейков, украшенных сливочно-творожным кремом и свежими клубникой и ежевикой.
– Анют, я скучал, – заявляет с порога и тянется поцеловать в губы.
Меня же с головой накрывает странное чувство неправильности. Будто это не мой муж, а чужой человек нарушает личностные границы. Посторонний мужчина. Тот, от кого я всего за каких-то четырнадцать дней умудряюсь отвыкнуть.
– Привет, – в последний момент успеваю повернуть голову, и теплые губы мажут по краешку рта и щеке. – Спасибо, очень мило. Обожаю эти пирожные.
– Рад, что угадал, – Кобаль прожигает меня внимательным взглядом темных глаз, легко улавливая прохладу, но, к счастью, мой маневр никак не берется комментировать.
Впрочем, чтобы его уколоть, мне хватает и другого.
– Да, твоя Ольга Павловна – настоящее сокровище, прекрасно знает мои вкусы, – хмыкаю, разворачиваясь и направляясь в сторону кухни, чтобы поставить пирожные на стол и включить чайник.