— Опоздали.
— Ты не прав, Баунти.
— Бауди.
— А хоть Роза Люксембург, хоть «райское наслаждение». Потому что офицеры ВДВ никогда никуда не опаздывают.
То, как Бауди сжал губы, вижу издали. Возиться с сосунками он еще готов ради нашей дружбы, но когда они вякают не по делу, тут он пас. Тем не менее даю ему негласную команду — уводи, разберемся с ними на досуге и без женщин.
— Мы в самом деле здесь компанией. Так что догоняйте друзей, — отслеживала, оказывается, весь наш диалог прапорщик. Наверное, мы все же выпили достаточно, коли позволили «считать» нас обыкновенной женщине.
Догонять своих разведсосунков мне не пришлось: Орешко и Штурмин стояли в плотном кольце офицерского патруля у самого входа в «Фламинго» и пытались что-то объяснить майору с красной повязкой на рукаве. Бауди среди них не было, но он наверняка смотрел на происходящее со стороны и я только для него поднял руку: все нормально, не высовывайся.
Увидев меня, двое лейтенантов из патруля дернулись и ко мне, но я, доставая документы, направился прямо к майору. Не глядя на подчиненных, жестом попросил его отойти чуть в сторону, чтобы не светить документы для лишних глаз.
Майор, не отвечая на мою дружелюбную улыбу, въедливо принялся изучать попавшие, наверное, первые раз ему в жизни подобные документы. Изучай, изучай, это все равно, что для участкового милиционера «мурка» — удостоверение московского уголовного розыска, предписывающее не только не останавливать ее владельца, но и оказывать всяческое содействие.
Московские печати и росписи начальника Генштаба возымели действие: майор отдал честь, оправдался:
— Извините, товарищ капитан. Но они побежали, как только увидели нас. Мы и подумали — мало ли что…
Майор, сохраняя лицо, пытался оправдаться: мы не стережем подвыпивших офицеров у «Фламинго», мы просто смотрим за порядком и отмечаем подозрительных…
— Они еще сами не привыкли, что уже офицеры, — свел «на нет» ситуацию я сам. — Это у них с курсантских времен — бежать от патруля. Но я сам виноват, что оставил их одних. Извините.
Патруль свернулся, растворился в темноте: в Моздоке практиковали веерное отключение света, и уличные фонари горели поочередно. Из темноты вынырнул Бауди, молча остановился рядом. Молодежь презрительно отодвинулась от него, но чеченец постарался не обращать на это внимание. Все ждали моей реакции.
— Вы — не просто разведчики. Вы должны стать разведзверями. И никогда ни при каких обстоятельствах не попадать в нежелательные руки.
— У меня шнурок развязался, — пробубнил Костя Орешко. — Ботинки новые.
— А я остановился, чтобы не оставлять его одного, — напросился на похвалу морской пехотинец.
— Босиком люди тоже бегают, — не принял я оправданий. — Почему Бауди…
Но теперь усмехнулся и перебил Урманов:
— Бауди — да, он бегает хорошо. И в одиночку.
— Домой, — оборвал я демагогию лейтенантов. Но когда подошли к строительным бытовкам, ставших для нас гостиничными номерами, и дождавшись, когда Бауди войдет в наш домик, пояснил малолеткам:
— Если бы Бауди сел вместе с вами в «обезьянник», его бы в группе уже не было. Он слишком ценный агент, чтобы светиться направо-налево.
Подобные первичные суждения о Бауди идут от моих подчиненных словно под копирку. Поначалу я ничего не объяснял, надеясь, что жизнь и бой сами подскажут, кто чего стоит, но однажды на боевом выходе в Бауди не поверили и… и меня прозвали «Капитан 200». С тех пор разрешаю конфликт сразу и на месте.
— Значит так! Чечня — это не мы с вами. Это — Бауди. Таких, как он, боевики распинают на наших православных крестах, сносят головы всему роду. Только за то, что они — с нами. За Россию. И мы, русские офицеры, должны закрывать их своей грудью, потому что завтра уже они остановят пули, летящие в наших матерей. Приказать не могу, но если кому выпадет в бою прикрыть Бауди, тому наверняка будут прощены все грехи.
— А кто прикроет нас? — не сдавался в споре Урманов. Это понравилось, это грело, что человек стоит на своем. Такие нам подходят.
— Никто, — тем не менее жестко, но зато честно ответил я. — Нас здесь никто не прикроет. Только мы сами друг друга. А со стороны — не надейтесь. Предать, бросить в окружении, сделать крайними в разборках могут — армия всегда была расходным материалом на политической кухне, — распалялся я, выплескивая на бедных лейтенантов все споры, которые доводилось вести о Чечне, всю желчь на политиков, прогибающихся на день по пять раз и всегда в разные стороны.
— Так какого черта мы здесь? — в открытую спросил морской пехотинец.