Что? Газеты? Нет, к ним я отношусь совершенно спокойно, я их не читаю. А вот крикливые и вездесущие мальчишки газетчики - эти раздражают. А еще выводят из себя трезвонящие и дребезжащие трамваи. Словом, всякая каждодневная, истеричная и бессмысленная суета прохожих, называющих себя деловыми людьми, действует мне на нервы.
От разного рода транспорта и подозрительных незнакомцев я стараюсь держаться на безопасном расстоянии. А по поводу нервов, доктора советуют, хотя бы ненадолго, обращаться лицом к природе, отдаваться, так сказать, в ее объятия. Время от времени, следуя таким медицинским рекомендациям, я устремляюсь прочь от душных центральных улиц, на волю, к зелени деревьев, и к чему там обычно принято устремляться. Докторам доверяю, тем из них, что не выписывают вам "чудодейственные" и "высокоэффективные" патентованные средства.
Как раз сейчас, покинув царство брусчатки и асфальта, шагаю по черт знает чем посыпанному тротуару очаровательной захолустной улочки со смутно знакомым названием. Хвала господу, мне хватает благоразумия, дальше пригорода не забираться, куда бы ни звал за собой легкомысленный весенний ветерок. Слава поэтов, авантюристов и прочих романтических бездельников мне совершенно ни к чему, пусть уж всякая там живопись диких просторов останется им в личное и безраздельное пользование. Предпочитаю обычную прогулку по относительно цивилизованной местности. Идешь себе, думаешь: "как замечательно было бы..." Вот дьявол! Лужа!
Пока в нерешительности рассматриваю свои мокрые следы, с крыльца, поверх невысокой ограды палисадника, меня окликает рыжий субъект. Он сидит прямо на ступеньках, и приветливо скалится в мою сторону. Какое-то время щурюсь против света, пытаюсь разглядеть то ли незнакомца, то ли старого приятеля. Наконец, узнаю Соломона. Хм... да, выходит, что приятеля. Ну, точно! Он и живет в этом доме. Ступеньки широкие, гладкие и на вид прилично нагреты солнцем. Охотно устраиваюсь рядом. Хорошо. Покойно, душа радуется, а нервы отдыхают и набираются сил. Теперь мы оба щуримся, просто от удовольствия. На мой вкус, Соломон - прекрасный собеседник, с ним можно вот так молча сидеть, смотреть на жужжащую и порхающую мелочь над уже зелеными кустами жасмина, и слушать треньканье мелочи покрупнее.
- Теперь, значит, у меня за место хозяина - хозяйка. А хозяина моего, представь себе, застрелили. Да, пана Майера, этой зимой, аккурат на Рождество, ты уже слышал наверно?
Я не слышал. Я же не читаю газеты.
"Только не в управление" - с упрямством гимназиста-прогульщика твердил про себя Ворачек. Завтра там опять его будет ждать неоконченный отчет и пережженный турецкий кофе, который заваривают таким крепким и сладким, что бодрость от выпитого приходит вместе с отвращением как от запаха нашатыря. Что поделаешь, с Рождеством инспектору снова не повезло. Это же просто мистика какая-то, или проклятие! В прошлом году ему пришлось всю ночь провести у вскрытой кассы обувного магазина рядом с трупом тамошнего сторожа. В этот раз вышло удачней. Сидеть здесь, в уютно обставленной комнате и наслаждаться работой отопления, было гораздо приятнее. Калибр оружия и характер единственного ранения не оставлял репортерам решительно никаких шансов на красочное описание места преступления. Да и не объявились пока еще никакие репортеры. Крови было совсем мало, в таких случаях принято писать: "смерть наступила мгновенно". Собственно, доктор так и написал, собрал свой чемоданчик и уехал. Общество бывшего хозяина кабинета нисколько не тяготило инспектора. Пистолет лежал тут же - "браунинг" жены покойного, мадам Ирены Майер, и одна стреляная гильза тоже имелась. Всему этому и самому Ворачеку, пригревшемуся в удобном старом кресле, нашлось место на совершенно замечательном, невероятно толстом, в меру мягком и пушистом ковре.
Сейчас можно было просто сидеть и ждать, когда вернется автомобиль. Затем, отдать капралу бумаги и отправляться домой. Чего же еще можно желать в четвертом часу ночи? Или в "четвертом часу" - это утра? Определенно, утра, тем более что стрелки на часах показывали уже четверть пятого.
Завтра нужно будет послать, для начала, за прислугой, потом за прочими, привезти их всех в управление... Только не в управление!
Час назад, прибыв на место происшествия, инспектор сразу погрустнел. Тьфу, не место происшествия, а свинство какое-то! Полный дом народу, праздник в домашнем кругу, никто ничего не слышал и не видел, а труп хозяина - нате вам, лежит в кабинете. Таким образом, обрисовал ему ситуацию капрал, дежуривший у дверей. В доме, уже на лестнице слышны были ароматы рождественских карпов, дамских духов, табака и вроде бы корицы. Кажется, так и должно пахнуть настоящее семейное Рождество, точно Ворачек уже не помнил, ну, ничего, жена завтра ему напомнит, и еще весь следующий год будет напоминать.
Первым делом, по-привычке, инспектор ухватил за плечо старика, пытавшегося принять у него пальто и шляпу, - извините, любезный, а как мне вас называть?
- Якобом меня звать, господин полицейский.
- Очень приятно, пан Якоб. - Старик был швейцаром, гардеробщиком, или еще кем-то в этом роде, Ворачек не разбирался в таких тонкостях, и, про себя, присвоил ему чин дворецкого. Выправка глуховатого служаки никак не позволяла назвать пана Якоба лакеем. - Вот что хотел спросить: вы, как я понимаю, весь вечер здесь? И всех, кто, к примеру, на второй этаж поднимался, или из дома выходил, видели, так?
- Так точно. Только никто не выходил, и гости, и из прислуги все, стало быть, на месте.
- Что ж, ладно, значит, мы с вами еще поговорим, хорошо?
- Как скажите, господин полицейский.
А разговаривать ни с кем не хотелось. Сыт был Ворачек такими разговорами. Но раз уж так случилось, что имеются и свидетели и подозреваемые, и никто никуда не скрылся, придется говорить, выспрашивать, угрожать и любезничать. Ох, как тяжело общаться с людьми, полагающими сутью твоей профессии сование носа не в какие-то там чужие, а в их личные дела. Да еще, и сведется все, скорее всего, к одному: "А скажите, уважаемый, так это вы застрелили покойного? Не вы, тогда кто?" Главное "кто", с "зачем" и "почему" сложнее, иногда на эти вопросы и сам убийца внятно ответить не может. С тех же пор, как вошли в моду теории господина Фрейда, рассуждать о мотивах, имеет смысл только в случаях с уличным ограблением или взломанным сейфом. Собственно, сами теории знаменитого профессора инспектор воспринимал не иначе как издевательскую шутку над умниками, берущимися судить о скрытых побуждениях и причинах человеческих поступков. Но, с другой стороны, поди разберись, как оно там на самом деле? И не от того ли, что мамаша в младенческом возрасте одевала господина Н в девичьи платьица, подозреваемый и задушил свою экономку? Бред?